— Ты же дала мне слово!!!
Я отскакиваю от Дональда Карра, как ошпаренная. Она нас застукала. Ее глаза стали от ревности узенькими щелками, шарят по моему лицу, как карманный фонарик квартирного воришки по шкафам. Я смотрю на стакан с виски, стоящий передо мной, с горящими щеками.
— Ты же дала слово: когда доделаешь свои дела, вернешься ко мне в каюту. Ты ведь знаешь, что я не люблю ждать, что мне плохо, когда я кого-то жду! Я тебя жду уже полтора часа!
— Я тебе не давала никакого слова, — отвечаю я. — Ты сама сказала: «Дай слово, что ты вернешься». Я не давала тебе никакого слова. Почему ты меня ждала?
— Ты же знала, что я тебя жду! — кричит она. — Я для тебя — ноль, пустое место! Тебе наплевать, как я люблю тебя, как мне плохо, когда я тебя жду, как мне обидно, что ты меня не любишь! Меня для тебя не существует, не существует, не существует!
— Хватит уже! Заткнись наконец! — шиплю я. — У меня больше нет сил каждый день терпеть эти сцены. Насильно меня ты своей матерью не сделаешь. Тебе не удастся тащить меня, куда тебе заблагорассудится, навязав мне любовь и близость, которых я не желаю. Оставь меня в покое! Отстань от меня! Я просто твоя компаньонка, только и всего!
Она хватает со стола мой стакан виски, и я ловлю ее за руку. Весь бар не сводит с нас глаз. Выдрав стакан у нее из рук, я швыряю его на пол. Осколки брызгами, как слезы, разлетаются в разные стороны.
Девчонка убегает прочь. Я бегу следом. Добежав до своей каюты, она запирается на ключ. Я колочу в дверь.
— Отстань от меня! — кричит она.
Я, как сумасшедшая, продолжаю колотить:
— Открой, или я выломаю дверь!
Через некоторое время она открывает. На лице — ангельская улыбка. А с запястий стекает кровь. С трудом понимая, что происходит, я толкаю ее на кровать. Выкидываю на пол содержимое тумбочки, где стояла шкатулка с драконом. Шкатулки там нет. Выворачиваю содержимое других ящиков. Ее нигде нет.
Кричу ей:
— Где проклятая шкатулка?
Она молчит.
И продолжает спокойно лежать на кровати. На простыне под ее запястьями расплываются красивые кровавые пятна.
Вбегает Мэри Джейн. Затем все происходит, как в замедленной съемке. В каюту вбегают какие-то незнакомые люди в белых халатах. Берут на руки девочку. В их руках она похожа на маленькую птичку. С изумлением замечаю пятна крови на ковре. Мэри Джейн в ужасе смотрит на меня. Глаза у нее такие холодные, что кожа у меня на лице, там, где ее коснулся ее взгляд, мерзнет. Девочка зовет меня. Ее выносят, и я догоняю их уже на палубе.
— Шкатулка у изголовья, — лепечет она. — На тумбочке.
Нахожу шкатулку. Она совершенно пуста.
— Она приняла снотворное!!! — кричу я кому-то невидимому. Будто кто-то дал мне пощечину. Темнеет в глазах. Обморок.
Восемь
Какой-то шепот… Качаюсь на волнах… Перед глазами всплывает лицо актрисы Норан. Будто вижу ее во сне. Пытаюсь пошевелить пальцами. Очень устала. Очень. Внутри — пустота.
— Вы пришли в себя.
Красивые глаза и нежная улыбка Норан — видимо, приз за страдания. Чувствую у себя на лице ее дыхание.
— Где я?
Вокруг все такое белое. Глаза болят.
— Вы в медицинском кабинете. Упали в обморок, но врач сказал, ничего страшного. От сильного нервного перенапряжения. Беспокоиться не о чем. Я распорядилась, чтобы вам приготовили еду повкуснее. Есть хотите?
— Вы сидели здесь и ждали, пока я очнусь?
Взмах ресницами — как крылья бабочки — и самое красивое на свете «да». Прекрасный ангел моего детства несколько часов ждал у моей кровати, пока я очнусь! На коленях у нее «Анна Каренина». Она мгновенно ловит мой взгляд:
— Нашла ее у вас в каюте, взяла почитать, пока вы не очнетесь. С маленькой хулиганкой тоже вроде бы все в порядке. Отдыхает в одной из больниц Неаполя.
Маленькая хулиганка! Самое мягкое выражение, какое только можно употребить по отношению к подростку с алкогольной и наркотической зависимостью, который, к тому же, вскрывает себе вены. Норан явно нравится сцена «самоотверженного дежурства у постели больного». Она не раз играла такое в кино.
Внезапно я понимаю, что именно меня настораживает в ней: все, что она делает и говорит, она когда-то играла в кино. В реальной жизни она вновь проигрывает эти сцены. Совершенствуется в них. Так она научилась быть богиней. А может, она давно утратила связь с реальностью, и для нее что жизнь, что кино — все одно. Но богиня должна беречь себя. Она прекрасно это сознает. Как и важность репетиции. «Важность репетиции», — бормочу я.