— Пойдем к тебе в каюту! Я соскучилась.
— Ты соскучилась по моей ужасной каюте на третьей палубе? По этой душной норе?
— Это все Тамарина жадность. В Барселоне писатель с любовником выходят. Скажу Мэри Джейн поговорить с Капитаном, чтобы мы переехали в их сюит. Нас будет разделять только одна дверь. Там нам будет очень хорошо.
— Ты, скорей всего, переселишься туда с бабушкой. Она сядет на корабль в Марселе.
Она растерянно спрашивает:
— Бабушка? Бабушка сядет на наш корабль?
— Ага. Я получила факс от Тамары.
— Тамара прислала тебе факс? Надо же, какая честь! Нашла для нас время среди своих хлопот… Ей еще и дядю нужно контролировать — что он там подписывает. Она, конечно, поведала тебе что-то важное.
Доходим до двери ее каюты:
— Слушай, пойдем в другое место, — говорю я. — В твою каюту мне тоже не хочется.
— С чего вдруг тебе в мою каюту не хочется? — обижается она. — Ну и куда пойдем? Сейчас слишком много народу везде.
— Просто не хочется, — говорю, и чувствую, как во мне нарастает злость. Вот мы и начали танцевать наше танго…
— Смотри, кто-то лежал в моей постели, — говорит девочка.
— Это была я.
— Потому что скучала?
— Ты закончила свою картину?
— «Танго танцуют вдвоем»? Ты и ее видела?
— Все. Я пошла в душ, — злюсь я. — Сегодня что-то жарко.
— Все надо скрывать?! — взрывается она. — Обязательно делать вид, что я ни вены себе не вскрывала, ни лекарство не пила! А ты не должна показывать, что соскучилась по мне? Я должна скрывать, что мне больно от того, что я тебя скоро потеряю? И, конечно, я не должна говорить о концертах, которые периодически устраиваю, когда напиваюсь? Давай забудем и о моем лунатизме! Давай продолжать делать вид, что я по-прежнему верю, что я все еще верю, будто надписи в бассейне сделала ты! Давай не будем ни о чем спорить! Давай делать вид, будто ничего нет и не было!
— Да, давай так и сделаем, — тихо говорю я. — Знаешь, мне невыносимы эти сеансы самокопания. Тебе, конечно, нравится играть в такие игры. Напитавшись ими, ты творишь чудеса у холста. Но мне от твоих игр плохо. А когда мне плохо, мне хочется сбежать.
— Ты собиралась уйти с корабля! — плачет она. — Поэтому ты и выкинула свою синюю банку! Пусть хотя бы она спасется, раз ты не можешь, да? Ты проспала, не успела сбежать, так? Проспала, как сурок.
Закрываю лицо руками. Да, я проспала, как сурок.
— Скажи им: пусть бабушка сюда не вздумает приезжать! — кричит она, рыдая. — Смотрите, пусть не вздумает приезжать!
— Хорошо, скажу.
Выхожу, хлопнув дверью. Хорошо бы переодеться. Надеюсь, что Карр уже проснулся и ушел.
В моей каюте трудится горничная. Надев короткое платье, предоставляю каюту в ее полное распоряжение (интересно, когда она пришла, Карр еще был в кровати?). Странно: у меня, как у робота, будто выключили все чувства. Мне все равно. Шагаю на поиски Мэри Джейн. У входа в ресторан сталкиваюсь с Норан.
— Пойдемте, выпьем чаю, — приглашает она.
Конечно, чаепитие означает новости.
— Вчера поздно вечером, после того, как мы с вами разошлись, мы отправились в Неаполь и, по настоянию одного тамошнего знакомого продюсера, пошли в модный ночной клуб. Я вообще-то не люблю ходить в такие места. Но тот продюсер — он желает снять со мной фильм — был так настойчив, что мы не смогли отказаться. Он сказал, что в том клубе бывают только сливки общества. Там он познакомил меня с несколькими людьми. Одна женщина была так красива, что я была искренне поражена. Стройна, как кипарис… С бледным, полным невысказанной боли, умным лицом, с длинными рыжими волосами. Как сказали бы наши, идеальный материал для кино. И кто бы это был, догадайтесь? Мать малышки!
Узнав о печальном событии, произошедшем с ее дочерью, она сразу вылетела из Греции частным самолетом господина, с которым, полагаю, встречается. Она поехала в больницу, постояла у изголовья девочки, лежавшей без сознания с зашитыми запястьями, а потом по настоянию друзей пошла в тот клуб. Не могу сказать, что не шокирована тем, что она может танцевать, когда дочь лежит без чувств и ей так плохо. Но иногда человек от боли не сознает, что делает.
Взмахнув длинными, как крылья бабочки, ресницами, Норан ненадолго придает лицу встревоженно-печальное выражение. С уверенностью могу сказать: она вспоминает сцену одного старого фильма, где красотка страдает от любви.
— Надо же, расщедрилась! — хмыкаю я.