— Собиралась рассказать вам сказку «Обманутый принц». Уверена, ее герой очень похож на вас. Ну да ладно. Продолжайте сидеть здесь и страдать. Насильно сказку не расскажешь!
Подняв руку на прощание, ухожу. Мне теперь очень холодно, но я рада, что все так складывается. Иду дальше. Хорошо бы сейчас чаю. Дональд, ты в кафе? Я найду тебя, и мне сразу станет гораздо лучше.
— Мы рано утром ходили в Марсель, все вместе. Мне на улицах всегда неспокойно. Они остались посмотреть достопримечательности, а мы постарались пораньше вернуться на корабль, — Норан задумчиво смотрит из-под полуприкрытых век на дно чашки. Сегодня она играет даму, полную сомнений. Только в чем она сомневается? Никто не знает, даже она сама.
Ей неприятно смотреть на меня в мокрой одежде, а может, она что-то почувствовала и боится, что я сейчас взорвусь перед ней, как блуждающая мина.
«Я хрупкая, очень хрупкая! Пожалуйста, осторожно со мной!» — сигналит ее вид.
Все мы хрупки, как Норан. Те, кто кажутся самыми суровыми, успешными, сильными, деспотичными даже, на самом деле хрупки так, что могут разбиться на мелкие осколки — а мы и не заметим. Тщательно мы ведем дневник лишь своих обид.
Можно иметь совершенную память на этот счет. Но не стоит наивно думать, что те, кто имеет славу и успех, ничего не чувствуют и не достойны сострадания.
— Я, — она смотрит на меня, и в ее руках дрожит чайная чашка, — в такое длинное путешествие отправилась, можно сказать, впервые. Если, конечно, не считать съемок.
Верно, съемки считать не надо. Там для тебя было все готово: костюмы, гримеры, декорации. Ты прекрасно знала, какую роль будешь играть. А сейчас суфлера у тебя нет, дублера тоже нет, сценария нет — ты чувствуешь себя, как улитка, у которой украли ее раковину: ты ведь не можешь знать заранее, что тебе говорить и что переживать.
— В Барселоне мы сойдем с корабля. Мне нужно как можно скорее начать готовиться к съемкам нового фильма.
— Ага.
С кем они ходили в Марсель? С кем?!
— Вы промокли, — наконец замечает она, растерянно оглядывая меня.
— Да, только что прыгнула в бассейн. Прямо так.
Не стану объяснять свой прыжок в бассейн — у него нет объяснения. На тебя что-то такое находит, и ты совершаешь дурацкие поступки. И вообще ведешь себя нестандартно. В жизни все странно устроено. С детства тебе говорят: «Будь как все». Когда ты взрослеешь: «Будь собой». А когда ты собой становишься, тебя хотят переделать обратно. Так сказать, исправить, сделать достойной и на уровне. Быть собой разрешают только тем, кто добивается этого права…
— Вы бы переоделись… — теперь она меня больше не боится и смотрит мне в глаза. Она все чувствует своей невероятной интуицией, но только и всего. Ни пользы, ни тепла, ни света — ни от нее, ни от ее красоты.
— Надеюсь, с ребенком осталась Мэри Джейн, — бросаю я.
— Нет-нет. Мы ходили с ними в Марсель: с Мэри Джейн и Дональдом. Они и сейчас там. Думаю, вернутся после ужина.
Все вспыхивает во мне. Теперь дрожу от холода. «Пойду-ка переоденусь», — говорю я. Меня сравняли с землей, как песчаный замок. Одним лишь известием. Значит, это и есть любовь? Состояние опьянения качествами и количеством одного человека? Это унизительно. Правда, самое наименее важное для меня сейчас — это как раз моя гордость. Думаю я в данную минуту только о нем — мне хочется, чтобы он сейчас был со мной. На мгновение даже кажется, что от этого будет легче, что я немедленно все забуду — пусть только он придет ко мне.
Распрощавшись с Норан, иду к себе в каюту. Ноги ватные, кровь отлила от головы. Принимаю душ и переодеваюсь. Во мне разгорается злоба: что за пропускная способность у этого мужчины! Вот уж предмет общего пользования! Как же ты умудряешься быть с двумя женщинами одновременно? Выбраться утром из моей постели и отправиться с этой шлюхой в Марсель? Что же это за аппетит такой, что за размах?
Я не в состоянии ничего делать: даже чтение газеты сейчас может вывести меня из себя. Это все отвратительно. Это пучина, это — болото… Тут нет даже той эстетичности страданий, которые человек причиняет сам себе. Есть унижение, есть стыд, а еще надежда — отвратительно настойчивая надежда: может, он думает обо мне; он, конечно, придет; он в пути, он в пути…
Кидаю в чемодан все подряд. Перевернув ящики, комом запихиваю в него все вещи. Мы все еще в Марселе. Я должна убраться, исчезнуть. А если я все неверно поняла? Он что, может не прийти на свидание, которое сам назначил? Как же он объяснит мне, почему пошел в Марсель с Мэри Джейн, когда утром не нашел меня рядом? Он мог оставить записку! А может, он оставил, да я не нашла?