С первой секунды пытаюсь вспомнить все произошедшее — как я проснулась и начала колотить его. Теперь мне стыдно — зачем я это сделала? Почему эти гадости вырвались у меня? По мере того как я все вспоминаю, стыд и раскаяние нарастают и, превращаясь в огромное чудовище, начинают меня терзать. Теперь я думаю, что если бы я сняла фильм, я бы вырезала эту сцену, если бы я писала роман, вырвала бы эти страницы. Но в жизни пленку назад не отмотать. Жизнь всегда говорит нам: «Теперь терпи все то дерьмо, которое ты сама устроила!»
Вспоминаю. Я проснулась от того, что начала пинать его во сне. Наверное, так и было. Но была ли я не права? Нет!
Хочу к нему. Хочу быть с ним — заниматься с ним любовью, спать рядом с ним, смотреть на его лицо.
Значит, я была не права. Я такая слабая.
Ах, вернуться бы сейчас к первому его слову!
— Что случилось? Тебе приснился плохой сон?
— Да, сейчас не вспомнить, но сон был очень страшный. Извини. Обними меня покрепче, и мне сразу станет лучше.
Бросаюсь в ванную. Мне настолько отвратительно, что не получается плакать. От воды жестокий мотылек раскаяния только расправляет крылышки. И этими крылышками он разрывает мне сердце. Вот он засунул в рот часть моей печени, разорвал на части кишечник, кусочек сердца сунул за щеку.
Выскочив из ванной, прижимаю к лицу полотенце. Глазам и сердцу так больно, будто в них попало по крошечной льдинке, как в сказке. Тру полотенцем глаза, но льдинку не вытащить. И больно, и не больно. Я права. Или не права? Слышу, как открылась дверь каюты. Неужели он вернулся? Неужели он меня понял и простил?
— Приветики! Мы в Барселоне! Ты не проголодалась?
Девчонка!
— Достань мне серую рубашку из нижнего ящика!
Но вся моя одежда в чемодане. Сейчас она увидит, что я собрала вещи. Ладно, мне наплевать. Я так расстроена, что мне наплевать на ее нервы. Если хочет, пусть бесится. У меня в душе для нее осталось ни сантиметра.
— А ты, оказывается, все убрала из ящиков. Не могу ничего найти.
— Посмотри в зеленом чемодане. Он на полу.
Она молча протягивает мне рубашку. Молчание у нее не к добру. Выхожу из ванной.
Начинаю красить глаза, чтобы мое душевное состояние не выдали темные круги, которые появляются там в горестные минуты. Замазываю кожу под глазами светлым тональным кремом. Она стоит ужасно расстроенная. Заканчиваю делать макияж. Получилось плохо. Иду в ванную, смываю краску с лица. Девочка во все глаза смотрит на меня, кажется, вот-вот расплачется. Улыбаюсь ей:
— Я слишком долго спала!
Что я несу?!
— Что ты несешь?!
Не могу больше держать себя в руках. Начинаю рыдать:
— Я поступила ужасно! Я наговорила гадостей Дональду. Я его выгнала. Мне так жаль, так жаль, так ужасно жаль! Я не хочу его терять!
Девчонка презрительно морщится.
— Ну и что, что ты его потеряешь? А если не потеряешь — что изменится? Невелика проблема. Обычный дурень. Бездушный, тупой, неумный, душный. В нем, конечно, есть что-то миленькое, но чтобы по нему сходить с ума — такого нет. К тому же, с этим человеком у тебя ничего общего. Мне кажется, Мэри Джейн ему в самый раз.
— Интересно, есть ли теперь что-нибудь в моей жизни, что тебя не касается? Если речь о твоих проблемах, когда тебе больно, ты, чуть что, кидаешься на всех, как цепной пес. Но к другим ты не проявляешь понимания ни на грош. Это твой невосполнимый духовный пробел. Ты готова говорить о своих чувствах дни напролет, но если страдают другие, ты в упор отказываешься их замечать. Разве у тебя нет хоть капельки нежности для меня, когда мне так нелегко?
Меня несет. Будто невидимая рука выключила все тормоза, державшие меня. Сев на пол, плачу навзрыд.
Через некоторое время поднимаю голову, слезы на глазах уже высыхают, ловлю ее взгляд, полный изумления, презрения и отвращения. Поссориться ведь очень просто, стоит только подумать об этом — получается само собой.
— Пойдем в кафе, поедим?
— Я не могу есть. Разве не видишь? Позавтракай с Мэри Джейн.
— Мэри Джейн нет. Несмотря на все мои просьбы, она ушла в Барселону с Дональдом Карром. А я подумала, что мне нечего с ними делать, — в ее голосе слышится презрение, насмешка и издевка.
Дрожащим голосом задаю вопрос, который ей больше всего не хочется слышать:
— Они опять вместе?
— Ага, — вздыхает она, уставившись на открытый ящик, и принимается грызть ногти. Теперь ей стыдно даже за то, что я с ней говорю обо всем. Это меня еще больше бесит, терзает — все, что угодно. Всхлипываю:
— Он с ней, с ней, он с ней!
— Да, с ней! — взрывается она. — С ней и в Барселоне, — и медленно, членораздельно, добавляет: — Дошло до тебя?