Она говорит мне все это с ненавистью, нервно заламывая руки. Ее глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются. В том уголке моей души, где таятся самые заурядные и тайные мысли и чувства (я, правда, была уверена, что во мне, правильной и хорошей, такого уголка нет и быть не может!), теплится надежда: может, гадкое порно-письмо адресовано мне?
Она сует мне обрывки листов.
Бумажки дрожат у меня в руках:
До сих пор вспоминаю, как той ночью, когда твоя грудь была у меня во рту, твои светлые волосы волной покрывали сосуд, вздувшийся у тебя на шее.
Той ночью, когда ты смотрела на меня и говорила: «Еще, еще»…
Той ночью, когда голова моя кружилась от твоей неги и стонов…
Той ночью, в той постели была любовь.
Не могу забыть мгновений той потрясающей ночи:
Ты, глядя в глаза мне, тогда сказала: «Давай займемся любовью»…
Как вились твои светлые волосы, пока грудь была у меня во рту…
Растворяясь в прекрасных отрывистых стонах, помню, как бился сосуд на твоей шее… Милая, той ночью, в той постели была любовь.
В голове до сих пор сцены той ночи — их никак не забыть:
Твоя грудь коснулась моих губ, светлые волосы лежат волной…
Растворяясь в твоих отрывистых тихих стонах, я смотрел на сосуд, бившийся у тебя на шее…
Глядя мне в глаза, ты шептала: «Еще»…
Я знаю, той ночью в той постели была любовь.
И так еще несколько раз.
Читать это дальше невозможно.
Вот урод!
Тут мне вспоминается название одной книги из детства: «Кого я додумалась полюбить?»
Девочка наблюдает за мной со скучающим видом. Тут меня осеняет, что ведь не я достала бумажки из мусора. Это же она роется во всякой гадости! Но ничего — скоро я отсюда уйду. С какой стати эти письма ранили меня, как острые ножи? Я прочитала их, ну и в чем моя проблема? Проблема в том, что они оставили впечатление, от которого не избавиться никогда. В том, что я начинаю постепенно сознавать, что Дональд Карр — порядочное дерьмо. В том, что эти письма были брошены мне в душу, как мусор — в корзину.
— Ты видела пустые ящики, ты видела собранный чемодан. Ты видела, что я собираюсь тебя бросить. Наверное, ты решила подарить мне последний подарок. И эти записи прекрасно подошли! Но мне нет никакого дела ни до Дональда Карра, ни до Мэри Джейн, а низость этих писем будет напоминать мне только о тебе!
Ее глаза становятся круглыми, как блюдца, и тут же намокают. Она кусает нижнюю губу. Сдерживается, чтобы не расплакаться. «Я… Я не хотела, чтобы ты бросала меня из-за такого человека, из-за любви такого человека. Из-за человека, который ломаного гроша не стоит. Ведь это он уничтожил нашу дружбу!..»
— Нет, это не он. Это ты. Я не могу к тебе привыкнуть, понимаешь, не могу! Я не такая, как Мэри Джейн, я не нормальный человек, тебя для меня слишком много! Даже если мне хочется иногда быть с тобой, я не могу терпеть тебя все время, не могу принять тебя!
— Как хочешь, — опустив голову, она изучает паркет. Неожиданно: значит, истерики не будет.
— Вообще-то я до конца не решила, может, останусь на корабле. Только перестану замечать этого урода. Что скажешь?
— Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты осталась со мной.
Потянувшись, беру ее за маленькую ручку и целую пальчики.
Следы от ее зубов краснеют у меня на руке. Выпускаю ее руку. Она вскакивает:
— Хочу еще немного порисовать и лечь спать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — растерянно отзываюсь я. Надо же, ждали истерики, ждали скандала, а она ушла. Встала и ушла. Что мне теперь делать?
— Можно попросить еще виски?
— Вы уверены?
— Ага. Уверена.
Я опять сижу у барной стойки. Мне перестает нравиться здесь сидеть, потому что бармен постоянно заговаривает со мной. Быстро пью. В душе остались одни развалины. На месте всех домов города моей души теперь сплошные руины. Заглядываю в себя: может, хоть что-то осталось целым, хотя бы одна аптека, школа или маленькая комнатка. Но нет. Нет, нет.
Доносится чей-то смех: сюда идут какие-то люди. Не хочу смотреть, кто это. Не вынесу. Опустив голову, выбегаю из бара. Это они! Мэри Джейн, Дональд Карр, Парвати Норан и ее пожилой спутник. Корабль еще в Барселоне. Корабль до утра в Барселоне. У меня есть время до утра. Это они? Они, правда?
Я пьяна так, что это сомнение становится невыносимым. Перевожу дыхание у каюты Дональда Карра. Двери достается ужасный пинок.