Да, память поистине грустная штука: сейчас мне гораздо яснее вспоминается стыд, который одолевал меня, пока я брел через весь город в носках и этих стареньких шлепанцах ярко-голубого цвета, чем трепетное двухчасовое бдение в мечети Сулеймана, первый душевный экстаз, который я не поверяю музыкой; несколько лет спустя, рассказывая Саре эту историю, которую она окрестила «le Satori de la godasse»[161], я вспомнил известное рубаи Хайяма:
В отличие от старика Хайяма, я так и не осмелился вернуться в мечеть Сулеймана; в последний свой приезд в Стамбул я только зашел в ее сад, чтобы навестить могилу архитектора Синана, — он был истинным посредником между нами и Богом, как мало кто из людей; я почтил его память короткой молитвой, а заодно припомнил мерзкие шлепанцы, которые унаследовал от неизвестного владельца в тот памятный день, а потом не то потерял, не то выбросил, даже не подумав проверить (такой уж я маловерный человек), волшебные они или нет.