Акробаты веселились, глашатай загорланил известную песню про Ледового Короля и шаркуна, и слова подхватили во всех уголках таверны, отбивая ритм по столам и топоча ногами. Я не пел. Моим вниманием завладела черная коробочка с вырезанными на ней гравюрами. В темноте зала было сложно понять, что на них изображено, и слишком утонченным казался сам рисунок.
— Одноглазый сказал, что это из Ледяной Цитадели! Компас! — жарко прошептал Эрни. Он жадно ловил мой взгляд и радостно просиял, когда с моих уст сорвалось:
— Ух ты!
Вне всяких сомнений, эта штука бывала в Ледяной Цитадели. Прикрыв ее от чужих глаз, я посмотрел на Эрни и кивнул в сторону прихожей:
— Пойдем!
Мы ловко протиснулись сквозь галдящую и веселящуюся толпу, проскользнули в темную прихожую, и я сразу же запахнулся. Здесь было чуть выше нуля, но после теплого, почти жаркого зала эта прохлада очень бодрила.
От уличной двери ощутимо тянуло холодом.
Эрни с благоговением вытащил резную украшенную коробочку и, высунув язык от сосредоточенности, открыл ее. Темнота прихожей озарилась голубоватым пульсирующим светом, и я увидел, что стрелка компаса мягко сияла бирюзой. По краям ее разбегались в стороны красненькие огоньки, а центральная ось, на которой держалась сама стрелка, блестела золотом.
— Ого! — прошептал я. — Вот это да!
— Интересно, куда он показывает? Как думаешь? — Эрни был счастлив. В мягком свете артефакта его лицо показалось мне ликом сказочного существа.
— Не знаю… — Я осторожно забрал у него компас, почувствовав, как он испугался — на один-единственный миг, но испугался, — что у меня хватит наглости отобрать подарок Одноглазого. Стрелка качнулась и уткнулась куда-то за окно. Куда-то на юг.
Я повернулся, и компас послушно отреагировал на мое движение. Бирюзовая стрелка скользнула по кругу и остановилась, успокоившись.
Она указывала туда же, куда и до этого.
— Как ты думаешь, что там?! — спросил Эрни.
Мне так не хотелось отдавать ему это сокровище. Темная частичка моей души хотела обладать этой, может быть, даже бесполезной игрушкой. Но я пересилил себя и вложил коробочку в ладошку приятелю.
— Он сказал, что я очень хорошо работал. Он сказал, что я заслужил ее, — сиял от радости Эрни. Таким я его и запомнил. Стоящим в темноте прихожей, в голубоватом свечении компаса. От его дыхания в воздухе повисали облачка пара, которые тотчас рассеивались, растворяясь.
У него были такие счастливые глаза…
— Цирк едет! Ци-и-и-ирк! — радостно и пронзительно закричал снаружи Тони Пискля. И мы с Эрни вздрогнули, переглянувшись. Эрни сунул коробочку себе за пазуху, торопливо застегнулся и бросился из таверны на улицу, а я поспешил в зал, где веселились акробаты. Схватил висящий на грубой вешалке тулуп, шапку, сунул ноги в унты и побежал следом за приятелем.
К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шел покрашенный в белый цвет двухпалубный скорт охраны. Солнце уже взошло достаточно высоко, и снег слепил глаза, таким образом скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.
Защищенные броней гусеницы скорта вгрызались в лед, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надежно закрыты, и это неудивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только ради жесткой дисциплины — так это вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас все проще да спокойнее. Обычные наемники-охранники, как и все, любящие тепло и мирную службу. Зачем лишний раз палубы вымораживать?
За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лед. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырехъярдовые железные колеса, приводящие в движение грубые, обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются «пальцы» и невероятно большие гусеницы сползают с катков. Открыв рот, я смотрел на приближающееся чудо.
На верхней палубе корабля находился разукрашенный купол, по обе стороны от которого в небо тянулись трубы, чадящие черным дымом от сгоревшей энгу. Чуть ниже была парадная палуба для гостей и потому богато украшенная, ухоженная, с рядами окон и перилами для прогулок на свежем воздухе. Еще ниже, как я понимал, находилась жилая палуба, где обитали сами циркачи и команда ледохода. Последние три палубы скрывали в себе трюм, машинные отсеки, мастерские для ремесленников цирка, помещения для баков с энгу, запчасти, возможно, торговые блоки и прочая-прочая-прочая.