— А теперь выпьем за наш будущий институт. Ты давай двигай это дело. Понаоткрываем лабораторий, наберем народу, в Обнинске дач настроим и бань, будем туда развлекаться ездить. И вообще запомни — мы должны создать свою компашку в этом ВАСХНИЛе, да и на сторону уже пора поглядывать, я, например, раздумываю, как бы прибрать к рукам или Институт вирусологии АМН СССР, или Институт микробиологии АН СССР.
Он напомнил мне имя одного из тогдашних заведующих кафедрами биофака МГУ, который построил на госденьги латифундию на Севере и даже коров там держал, возил туда профессоров и студенточек. Ося повторил, что следовать надо примеру именно этого человека, а не тех, кто только о науке думает. Словосочетание «свою компашку» было повторено много раз.
Я был удивлен этим бредом, решил, что он — следствие излишнего количества выпитого, и начал ему возражать, рассуждая на тему о том, что надо постараться создать первоклассный научный центр, использовать Обнинск не для того, чтобы там дачи и баньки строить и на них развлекаться, а для преодоления запретов на прописку талантливых ребят, коих надо собирать со всей страны и приблизить к Москве.
Атабеков удивительно быстро протрезвел, приподнял очки, пронзительно на меня посмотрел и проговорил: «А я смотрю, ты опасный прожектер и, похоже, еще и дурак. Ну, как хочешь. Не желаешь свою компашку иметь — дело твое. И без тебя обойдемся». Я снова, помня многолетнюю дружбу, подумал, что размолвка несерьезна и случайна, ведь, кроме добра, Осе и его брату я ничего в жизни не делал.
Наутро первыми словами моей жены, присутствовавшей при этом разговоре, были слова тревоги. «Ты, кажется, очень ошибся в Атабекове, — сказала она мне. — Он очень опасный человек. Будь осторожен». Но я снова и ухом не повел. Каждый день наваливал столько хлопот, что я, если бы и захотел, вряд ли смог бы уследить за коварными шагами «компашки». Да как-то мне и в голову не приходило, что к каким-либо моим действиям можно придраться.
6. Напасть за напастью
В это время я закончил свою докторскую диссертацию и готовил ее к защите. Стержнем диссертации было доказательство того, что и у растений — аналогично микроорганизмам и высшим животным — существует специальная система восстановления (репарации) генетических повреждений. Как я упоминал выше, американские ученые, работавшие в Оак-Риджском атомном центре США, опубликовали в 1969–1972 годах данные, что у растений этой системы нет. Мы с моим аспирантом Циеминисом разгадали причину ошибки американских исследователей и сумели за короткий срок подробно исследовать процесс репарации у растений, опубликовав в 1973–1974 годах наши данные в нескольких международных журналах. Другой вопрос, включенный в диссертационную работу, касался изучения природы изменения наследственности под влиянием различных факторов — мутаций. В то время у меня было опубликовано уже шесть книг, около сотни научных работ, и я вроде бы не имел оснований сомневаться в том, что могу претендовать на получение докторской степени.
Ося, узнав о моем решении защититься, рьяно взялся мне помогать: поговорил с заведующей кафедрой Одесского университета, членом-корреспондентом АН УССР Верой Петровной Тульчинской, которая тогда стажировалась у него на кафедре, его просьбу горячо поддержали руководители ВАСХНИЛ Лобанов и другие. Директор Одесского селекционно-генетического института А. А. Созинов со своей стороны решил быстро все организационные вопросы с тогдашним ректором Одесского университета Богатским, сам Ося согласился быть оппонентом, еще одним оппонентом стал тогда еще член-корреспондент АН СССР Георгий Павлович Георгиев, и защита прошла замечательно. Все члены Ученого совета проголосовали единогласно за присуждение ученой степени. Произошло это в мае 1974 года. Как я теперь понимаю, в то время Атабеков еще верил, что я войду в его «компашку» и потому помогал. Да и дела мои тогда шли очень успешно.
Но в начале 1975 года я, что называется, на ровном месте вдруг «поскользнулся». Случай этот был связан с публикацией в США сокращенного варианта моей книги о молекулярных механизмах мутаций. Сразу после выхода в 1969 году книги в СССР я получил заказ на перевод и публикацию этой книги в США. Я не мог нанять тогда переводчика, потому что у меня просто не хватило бы на это денег. Когда я стал зам. директора, я теоретически мог воспользоваться ситуацией и заполучить переводчика через институт, но мне это казалось аморальным. Поэтому я переводил, как мог, сам, проводя ночи за этим занятием. Наконец, подошел срок отправки рукописи в США, я испросил согласие у вице-президента ВАСХНИЛ Дмитрия Даниловича Брежнева, тот подписал нужное письмо, и рукопись ушла в Америку. Там не всё гладко было в это время с изданием мноштомника «Эволюционная биология», в одном из томов которого должны были напечатать мою книгу, и всё протянулось до 1975 года. Только тогда я получил из Штатов отредактированный вариант рукописи. Мне предлагалось срочно всё просмотреть, перепечатать, добавить новую информацию и вернуть в США. В страшной запарке я всё сделал за месяц и пошел в очередной раз за разрешением на отправку нового варианта в США. Однако неожиданно тот же Брежнев категорически отказался подписать нужное ходатайство, аргументировав это тем, что в академии сельхознаук даже академики не получают таких приглашений, а я вдруг высовываюсь со своими трудами, да и отношения с США сейчас резко испортились.