— Валерий Николаевич, — спросил меня Седых, — как вы можете объяснить следующую информацию? Несколько дней назад здесь был Турбин, который сообщил, что вы связаны с диссидентами и с сионистами за рубежом.
Что касается связей с диссидентами, то я действительно иногда встречался со своими старыми друзьями, которые стали теперь рассматриваться в стране как диссиденты, но мне казалось, что никго на свете про эти встречи не знал и знать не мог. Разумеется, я никогда не говорил об этом Турбину, хотя намеками и полагаясь на самую тесную дружбу с Атабековым года два назад об этих встречах поведал Осе. Ни о каких же моих связях с «сионистами за рубежом» и речи быть не могло, потому что этих связей просто не существовало. Поэтому я стал протестовать против таких обвинений.
— Юрий Васильевич, — сказал я, — у вас на столе стоят телефоны прямой правительственной связи с любыми ведомствами, включая КГБ. Позвоните туда, и вы убедитесь, что эти обвинения беспочвенны и лживы.
— Турбин сказал, — продолжил Седых, — что вы пытались протащить в ваш институт на должность заведующего лабораторией некоего Гольдфарба, а его сын подал заявление на выезд в Израиль, и мы ждем от вас объяснений по этому поводу.
Надо заметить, что прежде наши многочисленные встречи были конструктивными, и я питал к Юрию Васильевичу искреннее уважение, потому и начал ему объяснять, что профессор Давид Моисеевич Гольдфарб — известный советский ученый, что его лаборатория мучается в Институте общей генетики АН СССР под пятой Н. П. Дубинина, ставшего монополистом в науке, что именно поэтому я считал, что переход всей лаборатории Гольдфарба очень бы наш институт укрепил. (Я знал, разумеется, что Атабеков противился этому шагу, так как не хотел иметь в лице микробиолога и вирусолога Гольдфарба серьезнейшего конкурента, но я всё время уговаривал Осю и Турбина, что конкуренция только укрепляет научную деятельность, а не подавляет ее.) Затем я сказал, что знал сына Гольдфарба Алика с мальчишеских лет, что он очень хороший мальчик, прекрасно закончил МГУ, успешно работал в лаборатории кита советской генетики Р. Б. Хесина, что он действительно подружился с Сахаровым и помогал ему, только после чего его начали преследовать, и теперь ему не остается ничего иного, как уезжать.
— Вот видите, — завершил Седых, — а вы говорите, что не связаны с диссидентами и сионистами, а сами знаете и академика Андрея Сахарова, и Гольдфарба, и его сыночка. Наверное, и еще что-то можете вспомнить. Надо вам свои связи пересмотреть[3].
Стоит ли говорить, как эти беседы подействовали на меня? Я питал тогда себя иллюзиями, что ничего нет важнее на свете, чем самоотверженная работа в лаборатории, что мои книжки помогают воспитывать из школьников и студентов новых полезных обществу специалистов. Я любил читать лекции, и мне грезилось, что и это важно. Наконец, надо сказать это твердо и без всяких умолчаний, — я не был партийным, но и не был аполитичным или, хуже того, антипартийным. Я был твердо убежден, что, несмотря на трудности, страна идет правильным путем, преодолевает страшное прошлое, о котором я, может быть, знал побольше, чем простой житель страны. И, конечно, как я уже писал выше, сотрудники аппарата ЦК партии Ю. В. Седых, Л. И. Бабенко, В. Г. Козлов получали достаточно полную информацию о положении дел в стране. Я считал, что работники министерств и госкомитетов предпочитают идти протоптанными тропками, иметь поменьше головной боли и потому стопорят все начинания, но аппаратчики из ЦК представлялись мне людьми прогрессивными. Я, конечно, недостаточно близко знал верхний уровень — я встречался лишь десяток раз с членами Политбюро Полянским и Кулаковым. Однако Полянский нравился мне тем, что он также работал на износ, чиновники Минсельхоза просто страдали от его каждодневного вмешательства в их дела. Я видел, что Полянского, впрочем как и Кулакова, живо интересовали новости мировой науки и перспективные направления биологии (считалось, и об этом прямо не раз говорилось в здании на Старой площади, что я — внештатный консультант Кулакова: раза четыре в году меня просили писать обзоры для Кулакова о последних достижениях науки, несколько раз эти обзоры — со списком литературы на нескольких языках, как это водится в серьезных обзорах, — возвращались ко мне с пометами Кулакова, и я удивлялся тому, как точны были его заметки и вопросы). Хочу еще вспомнить помощника Дмитрия Степановича Полянского — Ивана Федоровича Глотова: это был человек уникальный — подвижник, труженик и умница. Мне кажется, что и ко мне относились в ЦК хорошо. Поэтому, наверное, Юрий Васильевич Седых так открыто стал со мной говорить о вопросах, которые вряд ли были для него приятными. Я еще тогда не думал, что моя судьба уже сломана, что это только небольшой штрих, прорвавшийся именно благодаря этому благожелательному ко мне отношению. Я еще не понимал, насколько страна пропитана тяжами слежки, недоверия к людям и негласного права лезть в душу и поганить жизнь любого человека. Зато это хорошо понимали атабековы и турбины, которые и решили сыграть на том, что не было подвластно даже самым большим людям — таким, как ответственные сотрудники аппарата ЦК КПСС Седых и Козлов.
3
Мне тогда не приходило в голову, что власти были неплохо осведомлены о том, что нередко я встречался с диссидентами, правозащитниками и активистами еврейского движения в СССР. Вот одна из связей, на которые мог намекать тогда Седых. За много лет до описываемых событий, году в 1964-м, в доме В. Н. Иванова, моего друга со студенческой поры, я встретился впервые с Петром Ионовичем Якиром и Юликом Кимом. Наши встречи стали постоянными. Якир был очень интересен — и как рассказчик и как душа компании, вдвоем с Юликом они замечательно пели шутливые песни Кима, в которых уже прорывалась сильная гражданственная тема. Конечно, нередко вспоминались лагерные годы. Например, мне запомнился весенний рассказ Пети из области «ботаники»: мы шли по аллее в лесу, вдоль которой буйно цвели лютики.
— Вот замечательные цветочки, — проговорил Петя. — Наберешь с десяток цветков, крепко привяжешь их носовым платком к тыльной стороне ладони, и дня через два-три на ней появится страшная, долго незарастающая язва. Недели на две лазарет обеспечен. Там и отлежишься немного.