и Артур представил меня Визелю. Мы стали говорить о его книгах, я рассказал о работе над своей книгой о Лысенко. Получилось вполне естественно, что Визель с женой пригласили нас поехать с ними в Московскую Хоральную синагогу на улице Архипова, неподалеку от зданий ЦК КПСС. Когда мы приехали в одной машине с Визелем, синагога была забита людьми до отказа. Прямо от входа мы прошли небольшой группой (Эли Визель с женой, Маша и Володя Слепаки и я) на возвышение к микрофону. Визель что-то сказал, а потом вдруг предложил Володе Слепаку дуэтом спеть израильскую песню на иврите. Володя — красивый еврей с темной широкой бородой, известный активист движения за выезд евреев в Израиль, успевший отсидеть за свою активность в лагере, хорошо пел и знал уйму песен на иврите и идиш. Они с Эли подвинулись к микрофону и запели, обнявшись, покачиваясь в такт музыке и всё более воспламеняясь. Кто-то из находившихся в зале подхватил песню. Вслед за тем они запели вторую песню, третью. Раввин Шаевич при этом то взбегал по трем ступенькам на возвышение, то бежал вниз к своему кабинету через коридорчик. Зал уже слился воедино с певцами, и синагога, никогда еще не слыхавшая таких песен, гудела и взрывалась аплодисментами после очередной песни. Наконец, Шаевич раскипятился серьезно и начал шипеть своим подчиненным, стоявшим позади поющих Визеля и Слепака: «Прекратите это безобразие. Остановите их. Это сионистская провокация!». Эли заметил эту возню, но ничего не понимая по-русски, спросил меня, повернув вполоборота лицо ко мне: «Чего он бушует?». Я начал методично переводить Визелю распоряжения Шаевича, и это взорвало раввина еще больше. Он бросился вниз со ступеней и подскочил к какому-то человеку в коридоре, не видимому в зале синагоги и стоявшему отдельно от всех. Тот выслушал Шаевича, что-то ему объяснил и на минуту вышел в боковую дверь во внутренний двор синагоги. Минуты через три штатский вернулся, а вскоре Визель и Слепак, утомленные пением, решили остановить свой импровизированный концерт. Визель коротко распрощался с верующими евреями, теперь около него сиял, как намазанный, улыбчивый Шаевич, источавший благодушие и приглашавший гостей на чай в свои апартаменты. Я был ближе всего к лестнице, Визель попросил меня идти первым, я сошел вниз, но затем подождал и пропустил вперед себя его жену. Все начали гурьбой спускаться с лестницы, потом повернули в коридорчике налево, к дверям в кабинет раввина, а в правой части коридора столпились западные корреспонденты, многих из которых я хорошо знал. Вообще коридор оказался в эту минуту заполненным какими-то людьми, внезапно откуда-то взявшимися. Шаевич прошел вперед, широко растворил дверь кабинета внутрь и, отодвинув занавеси и придерживая дверь, пригласил гостей войти внутрь кабинета, масляно при этом улыбаясь. У дверей в кабинет я опять оказался первым, но снова решил пропустить вперед жену Визеля. Тут мощная Маша Слепак возникла позади меня и, бесцеремонно оттолкнув меня со словами: «Дам пропускают первыми», протиснулась вперед, за ней рванул Слепак, видимо, оба боялись, что их могут не пустить. Я вполне естественно пропустил вперед Визеля, приготовился сделать шаг вслед за ним, но тут произошло нечто неожиданное: с перекошенным от злобы лицом Шаевич рванул дверь от себя, захлопнув ее, а я мгновенно был крепко захвачен повыше локтей мощными парнями, кто-то сзади скомандовал: «Во двор!». Боковая дверь в коридоре открылась и, как в немом кино, меня беззвучно поволокли внутрь двора, в дальнем углу которого стоял «воронок» с открытой задней дверью. Я начал сопротивляться, во всяком случае передвигать ногами не стал. Это замедлило движение на секунду, но ее хватило на то, чтобы западные корреспонденты высыпали во двор и рванули с микрофонами в вытянутых руках ко мне. Том Шенкер из «Чикаго Трибьюн» и Антеро Пиетила из «Балтимор Сан» со всех ног бежали и кричали: «Профессор Сойфер, профессор Сойфер, несколько слов для нашего издания». Конвоиры мгновенно отпустили мои руки, я оказался окруженным корреспондентами, и они, сыпя вопросами и даже не дожидаясь моих ответов, начали потихоньку оттеснять меня от фургона в сторону — к открытым воротам на улицу Архипова. Я что-то отвечал на вопросы, они задавали новые и новые, никто уже нам не мешал двигаться. Через несколько минут я оказался на запруженной народом улице, а Антеро, наклонясь к моему уху, спросил шепотом: «Валерий, вы хоть поняли, что они хотели с вами сделать?!». Разумеется, я понимал, что мужественные ребята-журналисты спасли меня от тюрьмы и лагеря. В нашей среде было известно, что сорвавшееся задержание, как правило, не повторяют. Если арест не удался по данному поводу, никто больше в этот день вторую попытку предпринимать не будет. Известно было также, что, попав за решетку, выбраться оттуда невредимым уже не удавалось никому. Следовал бесправный суд, а потом лагерь и поселение.]