Во-первых, оказались неверными сообщения ТАСС о количестве радиоактивности, выброшенной из разрушенного реактора. [В первых сообщениях ТАСС, в заявлении Горбачева, в выступлениях В. Легасова и директора секретного института биофизики Ильина повторялось, что дозы выброшенной радиоактивности ничтожны. Только один Б. Н. Ельцин, оказавшийся в начале мая 1986 года в Германии, сказал правду*После изучения доклада СССР в МАГАТЭ мне стало ясно, что и руководитель партии, и подручные ученые нарочно говорили неправду своему народу, занижая дозы выброшенной радиоактивной грязи в сотни и тысячи раз].
Во-вторых, не соответствовало действительности утверждение Горбачева, Легасова и Ильина, что от 50 до 80 процентов выброшенной в атмосферу радиоактивности приходилось на короткоживущий изотоп йода с периодом полураспада 8 дней. На самом деле СССР признал в своем отчете в МАГАТЭ, что не менее 70–80 процентов выброса пришлось на долю долгоживущих изотопов.
В-третьих, мое внимание привлекли данные о количестве продуктов, разрешенных Минздравом для питания в районах, прилегавших к аварии и содержавших во много раз больше радиоактивных веществ, чем позволяли и позволяют нормы безопасности, принятые в Европе и США. Чтобы прикрыть это вопиющее безобразие, ведшее к порче здоровья своего же населения, были введены временные пределы допустимого радиоактивного загрязнения продуктов.
В четвертых, я не мог обойти проблему моральной ответственности тех руководителей советской науки, которые в течение многих лет культивировали мнение об абсолютной надежности атомных установок. [На последний пункт меня натолкнул Андрей Дмитриевич Сахаров. Вскоре после своего возвращения в Москву он спросил меня вечером за ужином, не знаком ли я со статьей Легасова и соавторов в журнале «Энергия»? Я не знал ни этой статьи, ни такого журнала.
— Говорят, в этой статье подсчитана стоимость человеческой жизни, которая, по словам авторов, равна трешнику (в рублях, конечно), а отсюда рассчитаны расходы на меры защиты атомных станций, которые смехотворно низки, — проговорил Сахаров.
На следующий же день я поехал с утра в Ленинскую библиотеку и сразу нашел и журнал «Энергия» — орган АН СССР, возглавляемый В. А. Легасовым, и серию статей Легасова и его сотрудников, и злополучную статью с расчетом стоимости человеческой жизни, и на самом деле оказавшейся равной, по мнению авторов, трем рублям.]
Завершив анализ количественных данных, я написал итоговую статью об аварии в Чернобыле. Я намеревался написать ее на Западе, считая, что в СССР мне всё равно никго не даст опубликовать даже менее взрывчатый материал. Когда я рассказал о выводах, к которому пришел в своей в статье, Сахарову, он начал качать головой и говорить, что не может быть, чтобы в таких ответственных вопросах советские руководители высшего ранга говорили неправду.
— Вопрос слишком важный и опасный, чтобы они пошли на ложь. Такое предположение неправдоподобно. Дайте мне посмотреть вашу статью и покажите мне, пожалуйста, доклады СССР в МАГАТЭ. Я пытался их достать, но мне заявили, что они отнесены к грифу «Совершенно секретно», — сказал мне Андрей Дмитриевич.
Наутро все материалы я привез Сахарову домой, а потом он не звонил мне дней десять. Я тоже помалкивал и ждал, чем кончится его анализ доставленных ему материалов. Наконец, он мне позвонил. Вообще, по моим ощущениям, Андрей Дмитриевич был сильно упрямым человеком, и склонить его на свою сторону можно было только хорошо проверенными фактами. То, что я услышал, меня очень порадовало:
— Валерий Николаевич, я вынужден перед вами извиниться, — сказал он. — Ваш анализ правилен. Приезжайте вечером. Поговорим, что делать.
Вечером Сахаров вернул мне мой текст и тома докладов СССР в МАГАТЭ и посоветовал, прежде чем передавать мою статью на Запад, воспользоваться глас-носгью и попытаться опубликовать ее в СССР. Я уже не раз до этого пробовал пристроить свои статьи в советских органах печати, но после того, как в конце 1980 года оказался без работы, смелых редакторов мне встретить ни разу не удалось.