Тем не менее вскоре заместитель главного редактора газеты «Московские новости» Ю. Н. Бандура, которому я переслал мою статью, предложил подготовить специально для них короткий материал, который содержал бы в себе одну из частей моей большой работы о Чернобыльской катастрофе. В предложенный срок я написал статью. Редактор Егор Яковлев и Юрий Бандура одобрили ее, внесли минимальные исправления и сказали мне, что в скором времени она увидит свет.
Но получилось так, что именно в это время (17 августа 1987 года) западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал другую мою статью — об антисемитизме в СССР. Я остановился в ней, в частности, на истории создания и деятельности так называемого «Патриотического объединения “Память”» и привел данные о том, что среди лидеров этого общества есть люди, близко соприкасающиеся с секретарем ЦК КПСС Егором Лигачевым. Статья эта, как вскоре мне сообщили, больно задела Лигачева. Более месяца он швырял с одного угла своего стола на другой экземпляр журнала, раскрытый на том месте, где красовалась его фотография, но тем не менее журнал со стола не исчезал.
Не знаю, каким образом в редакции «Московских новостей» узнали об этой моей статье, но буквально дней через десять после ее выхода в свет мне позвонил Бандура и спросил:
— Валерий Николаевич, а что там за статью вы опубликовали в «Штерне»?
Я ответил, что не в «Штерне», а в «Шпигеле», и рассказал о содержании статьи, упомянув, что ни один факт в ней не может быть оспорен.
Услышав разъяснения, Бандура попросил меня безотлагательно посетить его. Когда я приехал, он дал мне понять, что моей статьей в «Шпигеле» остался крайне недоволен Егор Лигачев, и в этих условиях редакция газеты вряд ли сможет опубликовать статью опального автора, сумевшего и в условиях гласности напечатать не то, что нужно. Статья действительно так и не увидела свет в СССР. Гласность, подумал я, была еще, видимо, неполной.
И все-таки еще не все розовые цвета и оттенки в тогдашней картине советской жизни поблекли для меня.
Спустя месяц главный редактор журнала «Знамя» Григорий Яковлевич Бакланов предложил мне переделать для его издания мой объемистый труд о Лысенко, который я и не надеялся увидеть опубликованным в СССР. Это был для меня праздник гласности. Я уехал за город, упоенно работал и за два месяца из 1000-страничного текста сделал краткий вариант на 400 страницах. В начале ноября 1987 года редакция закончила рассмотрение рукописи, ее одобрили, со мной был заключен договор, мне выплатили аванс — более тысячи рублей! Это была первая крупная сумма денег, полученная мной почти за восемь лет вынужденной безработицы. По условиям договора, книгу должны были напечатать в течение 1988 года. Елена Георгиевна Боннэр сказала мне:
— Зря надеетесь. Не напечатает Бакланов. А вот что первый гонорар получили — здорово. Поздравляю.
Потом произошли еще более удивительные события. Журнал «Новый мир» взял мою статью «Зловещая сила мутаций» — об опасности загрязнения окружающей среды для наследственности человека. Главная задача этой статьи состояла в том, чтобы показать, что не только наше поколение уже поражено продуктами, загрязняющими среду обитания, но что и будущие поколения будут нести генетический груз, который возникает сегодня из-за непонимания и непризнания опасности, которой мы подвергаем себя.
Затем «Литературная газета» прислала корреспондента, Антонину Галаеву, взявшую интервью об этой проблеме. Одна из центральных киностудий записала сюжет у меня дома, посвященный той же теме. И, наконец, журнал «Огонек» согласился напечатать мою статью о сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой с ведома и одобрения Сталина была разгромлена советская генетика.
Я ходил счастливый, упоенный гласностью. Я серьезно поверил, что назад пути не будет, и написал 15 сентября 1987 года письмо в Президиум Верховного Совета СССР, в котором просил помочь с трудоустройством по специальности, а до поступления на работу дать мне возможность поехать на два года в США в связи с полученным приглашением Университета штата Охайо. Я надеялся на положительный ответ, но времени не терял: работал день и ночь, закончил книгу о Лысенко и начал готовить следующую книгу. Более того, состоялось несколько публичных лекций (одна — в Центральном Доме актера, другая в Центральном Доме работников искусств), в которых я открыто рассказывал о бедах советской науки, вызванных тем политическим диктатом, который с ленинских времен укоренился в стране.
Меня поразило, насколько изменилась атмосфера в аудитории. Многие люди, не таясь, вставали с места и задавали вопросы о том, что я думаю о книгах Солженицына, Войновича, Аксенова, о стихах Бродского. Эти люди отлично понимали, что в аудиториях обязательно сидят крысы в сером, но уже их не боялись. В одной из записок спрашивали: «Сегодня мы стыдимся того, что творилось при Сталине, а не будем ли мы завтра стыдиться того, что выдворили на Запад нашу национальную гордость — Солженицына?!».