Не помню, в тот же день, или чуть позже, ко мне заявился бодрячок, представившийся простецки — Гоша Додонов — и сообщивший, что он со мной учился вместе в Тимирязевке (я его не помнил), а потом, кажется, работал на родине в Армении и уж много лет как перебрался в Москву. Он был назначен заместителем Мелик-Саркисова и не хотел оставаться без руководящей функции в Москве. Руководить, как он сообщил, он хотел бы вопросами снабжения и сбыта.
Ни о какой науке вся эта публика и слышать не хотела, на наши научные семинары ходить не собиралась, на мой вопрос относительно того, какие научные журналы они хотели бы выписывать через библиотеку, ответа я не получил. Но что-либо сделать я не мог. Турбину все эти «молекулярно одаренные» кадры были для чего-то нужны. А вскоре я обнаружил, что ни в какую даль, ни в какой Обнинск ни Мелик-Саркисов, ни Додонов, ни Майсурян перебираться не хотят. Вальяжный, всегда серьезный и тянущий слова со значительностью Олег Суренович Мелик. Саркисов стал чем-то вроде денщика при Турбине; на заседаниях дирекции Турбин не раз простецки говорил: «Как я люблю Наталью Петровну Мадатову, я бы ее в дочки взял», а от чаще всего помалкивавшего Майсуряна он был просто без ума. Гошу также приспособили к Турбину, он тоже чем-то «важным» был занят по горло, добывая что-то «на стороне» и тратя много времени на помощь жене Турбина, которая лишь недавно перебралась в Москву из Минска.
Здания института еще не было, работали только моя лаборатория, снимавшая, как я уже упоминал, помещение в центре города в одном из лучших биохимических институтов страны, и трое сотрудников, нанятых Атабековым и пристроенных на его кафедре в МГУ. Но ни Турбина, ни других новоявленных «боссов» института научная сторона вообще не интересовала. [Ничего странного в этом, конечно, не было: кроме Атабекова и Майсуряна, они не были учеными раньше и, естественно, не могли в науку углубиться теперь: это потребовало бы от них слишком больших усилий; поэтому все их силы уходили на околонаучную суету и еще на выдачу корреспондентам газет обещаний относительно невиданных ранее и столь важных для страны успехов]. Пока же на новизну списывалось любое безделье, и они хорошо понимали, что могут еще много лет вешать всем лапшу на уши, на что они были большие мастаки. В газетах запестрели статьи Атабекова о важности снабжения страны безвирусным картофелем, причем сообщалось, что над этим государственным проектом работают три лаборатории во вновь созданном институте — его, майсуряновская и саркисовская[1]. На деле же ни одного опыта еще поставлено не было, да и схемы будущих опытов не имелось.
Вместо этого кипела другая работа. В здании ВАСХНИЛ в Большом Харитоньевском переулке, в том же помещении, где располагался кабинет Турбина, была освобождена комната под дирекцию нового института, которую раньше занимал помощник Турбина. С утра там появлялись Мадатова и чаще всего Гоша: они подсаживались к телефону и начинали обзванивать друзей и знакомых, исполняли поручения Турбина («по-хозяйственным» надобностям). К концу рабочего дня все собирались вместе, и тогда в прокуренной атмосфере (Мадатова зверски курила, а по вечерам пела низким контральто любовные песни и жестокие романсы, подыгрывая себе на гитаре) вся компашка развлекалась. Вообще от «молекулярных кадров» исходил бодряцкий настрой.
[Шиповская, которая много лет назад перестала заниматься научной деятельностью, ничего не понимала в молекулярной биологии и генетике. Турбин зачислил ее в собственную лабораторию. Сам он тоже знал о молекулярных делах только понаслышке, потому сформулировать для своей лаборатории научную тематику не мог и именовал ее по старинке «Лабораторией гетерозиса». Однако ему хотелось, чтобы и в его лаборатории появилось что-то новое: на молекулярном или клеточном уровне. Выход из положения был найден простой: на одной из конференций Научного совета по молекулярной биологии и генетике, которые я ежегодно, начиная с 1972 года, собирал, Турбин услышал доклад профессора Р. Г. Бутенко из Института физиологии растений АН СССР. Бутенко рассказывала о методах выращивания культур тканей растений, а за обедом проронила, что сейчас Академия наук СССР получила предложение от французского научного центра, лидера в этой области, послать несколько человек на стажировку. Турбин тут же, пользуясь своим высоким положением и связями, закрепил за собой одно из мест, и теперь надо было решать, кого послать. Нужен был клеточный биолог, молодой, активный, свободно владеющий французским языком, новыми методами работы с клетками, нуклеиновыми кислотами, знающий другие биохимические методы. Такого кандидата не было, и тогда Турбин, видимо, не осознавая того, что он делает, отправил на несколько месяцев во Францию Шиповскую. Турбину и в голову не приходило, как он роняет престиж советской науки и своей страны, посылая на Запад такого кандидата. Разумеется, ничем, кроме конфуза, ее визит в глазах французов не выглядел, а по возвращении Шиповская не смогла выполнить ни одного исследования в новой области и никого не научила новым методам.]
1
Потери картофеля при хранении урожая достигали огромных размеров в значительной степени из-за вирусного заражения клубней. До Атабекова проблема получения и использования в хозяйственных масштабах посевного материала картофеля, в клубнях которого не было бы вирусов, была в мировой литературе уже изучена и методы получения безвирусного картофеля хорошо разработаны. Ничего плохого в том, что Атабеков решил применить в СССР хорошо известные в мире методы или тем более усовершенствовать их, конечно, не было. Однако о мировом опыте он предпочитал помалкивать, выдавая свои действия за последнее достижение человеческого гения. Несмотря на шумиху, поднимавшуюся Атабековым, Мелик-Саркисовым и их подопечными, Россия до сих пор уступает Западу в проблеме безвирусного посадочного материала, и огромные средства, потраченные для повторения ими уже известных приемов, обещанной пользы России не принесли.