- Слушай, Рихард, - спрашиваю его, поняв, что старик о чем-то задумался, - а что будет, когда мне восемнадцать исполнится? То есть… они начнут меня лапать?
- Нет, ну что ты, - успокоил меня дед. – Просто будут виться вокруг тебя постоянно и надоедать своим вниманием. Цветы будут дарить, сладости. А если и будет кто лапать – вызывай охрану и смело на них жалуйся – ты тау, тебе можно.
- А если меня охрана будет лапать?
- Ну, - старик задумался. – А друзей у тебя нет, что ли?
Пожимаю плечами. Старик вздыхает и продолжает:
- Тогда старайся быть всегда в толпе. Знаю, что ты этого не любишь, но в толпе никто не посмеет тебя тронуть, потому что другие претенденты всегда захотят блеснуть перед тобой своей доблестью и защитить тебя.
- Ну да. А потом попросят отплатить за спасение лаской, - фыркаю.
- Пусть просят сколько угодно – их же никто не звал на помощь. А если и позовешь, поцелуя в щечку на виду у всех и обворожительной улыбки будет вполне достаточно.
Теперь тяжко вздыхаю я. Вряд ли дед по-настоящему понимает, каково это: быть тау. Он-то самый обычный человек, нормальный мужчина. На него даже моя внешность не действует: может, дело в возрасте, а может в том, что он все еще любит свою жену. Так что не буду зря спорить.
Рассматриваю фотографии, развешанные по стенам, вырезки из старых, еще бумажных журналов: повсюду земные пейзажи, города, леса, реки. Дед очень скучает по Земле, и думает, что я чувствую то же самое. Нет, мне, конечно, интересно, что там, внизу, но не более того. И иногда я чувствую стыд, что не разделяю его любви к планете. Моя родина – база «Либерти». Разумеется, как и все здесь, я мечтаю попасть на один из Ковчегов, но Земля меня не привлекает. Впрочем, если бы можно было слетать туда на выходные с друзьями… Мда. С друзьями: Яном, Яном и еще раз Яном. Ах да, еще Яна забыли! Все остальные уже давно перешли из статуса реальных друзей в статус потенциальных ухажеров.
- Чего вздыхаешь? – спрашивает Рихард.
- Я не хочу, - честно говорю ему. – Мне не нравится быть тау.
- Опять за старое, - закатывает глаза дед и откидывается на подушку.
- Да знаю я, - зло сжимаю челюсти так, что гуляют желваки. – Но это мерзко. И все они мерзкие. Если б на тебя так смотрели, ты бы говорил совсем иначе. Мне сегодня Алекс шею вылизывал и за задницу трогал. Знаешь, как противно?
- Нет, не знаю, - честно говорит Рихард. – Но все же… Не осуждай людей за то, что им нравится. Нашу брезгливость и границу между прекрасным и омерзительным определяет наше воспитание. А истины и объективных значений в этом вопросе попросту нет. Вот тебе кажется, что это неправильно, когда генетик-социолог еще до твоей закладки в инкубатор решил, что ты будешь объектом вожделения. А все остальные считают, что ты – произведение искусства, восхищаются тобой и мечтают прикоснуться. Некоторые не отказались бы оказаться на твоем месте.
- Очень немногие, - уточняю я. – А остальные хотят меня трахнуть. Нет. ВСЕ хотят меня трахнуть. Они видят во мне только это тело, дед!
Дергаю себя за волосы, чтобы он увидел, наконец, с кем разговаривает: с самой лучшей версией тау!
- Так найди тех, кто разглядит душу, - парирует дед и уточняет: - Нет. Найди тех, кто сможет увидеть красоту и души, и тела. Это называется гармония.
- Это называется «красивая ложь». Я подстилка, Рихард. Я – хренова высококлассная подстилка. И либо я с этим смирюсь и буду проводить дни и ночи на четвереньках, подставив задницу моему благодетелю, либо так до конца жизни и буду прозябать на низкосортной работе и отбиваться от похотливых орангутангов.
Рихард тихо смеется и заходится кашлем.
- В тебе говорят страх неизвестности и юношеский максимализм, - заявляет он мне. – Успокойся. Просто не глупи, и все будет хорошо. А сейчас, почитай мне, пожалуйста. Я устал.
Я беру с полки последний том «Войны и мира» Л.Н. Толстого, открываю его по закладке и начинаю читать. Рихард слушает, закрыв глаза и сипло дышит, время от времени заходясь кашлем. Старинные часы приятно тикают, бумажные страницы шуршат и пахнут чем-то непонятным, но очень теплым и будто бы знакомым. Прочитав пару десятков страниц, я натыкаюсь на высушенный лист полуистлевшего растения.