Моторка уже поджидала меня, я влез в нее с велосипедом вместе. Перевозчик молча сунул мне конверт.
Я удивился:
– Это что, мне письмо? Кто тебе дал?
– Начальница.
Лодка отчалила и на малой скорости поплыла к другому берегу, к рынку прислуги. Я распечатал конверт, стал читать письмо. И обомлел с первых же строк. Судьба опять решила сыграть со мной дурную шутку.
Меня передернуло от омерзения. Руки противно тряслись. Не дочитав до конца, я порвал письмо и выкинул в реку.
– Разворачивайся, я туда больше не поеду, – сказал я лодочнику. Он замедлил ход, выключил мотор и застыл, держась за руль и уставившись на меня.
– В чем дело? Поворачивай!
– А ты заплатишь за переправу в оба конца?
Я кивнул. Помедлив, я отцепил флаг с древнекитайским иероглифом «сон». И, при всем драматизме ситуации, чуть не рассмеялся. Потом размахнулся и бросил полотнище в воду. Оно спланировало на темно-бурые волны, попало в водоворот, крутанулось и пошло ко дну.
Это проклятое письмо, написанное почерком прилежной школьницы, шариковой ручкой с жирной, пачкающей бумагу пастой, так и стоит у меня перед глазами. Начало его я помню наизусть: «Никогда не поверила бы, что в моем возрасте я еще могу влюбиться. Но это так! Знайте же, что мне сроду не снилось никаких собачьих чучел. И первый, и второй раз я все наврала. Придумала эти сны и попросила вас разгадать их, чтобы все поверили в ваши способности. Вы тронуты? Дайте мне знать. Любовь моя, давайте поженимся и будем вдвоем владеть всей улицей Большого Скачка. Если же вы не хотите, пожалуйста, уезжайте и никогда больше сюда не являйтесь. Оставьте меня в покое». (Дальше на двух страницах перечислялись сведения о ее детях, внуках и родителях…)
Жениться на рябой старухе, у которой уже и внуки есть, – лучше утопиться в Янцзы! Господи! Да за что мне такая честь, такая любовь, такое наказание! Что самое смешное, первый раз в моей жизни женщина предлагала мне стать ее мужем. Но какая женщина!
Письмо леди Тэтчер делало продолжение практики толкователя снов на рынке прислуги совершенно невозможным. Часов в шесть вечера следующего дня Mo, единственный на весь Китай психоаналитик, забившись в уголок своей комнаты в родительском доме, готовился к новому путешествию – в островную провинцию Хайнань. Правительство объявило ее свободной экономической зоной, а народ прозвал «островом удовольствий», потому что сюда стекались девушки со всей страны, и расположен был этот остров за тысячу километров от родного города нашего героя, судьи Ди и тюрьмы, где томилась Гора Старой Луны.
В голубой чемодан фирмы «Делси» Mo уложил портативный радиоприемник, прозрачный дождевик, солнечные очки (вернее, скрепленные тонкой металлической проволокой темные стекла, которые надевались поверх обычных очков, как окуляры, – чудо французской оптики), одежду – майки, шорты, несколько рубашек, пару летних сандалет и шлепанцы на тонких, как лист картона, подметках. Потом наступил черед самых главных сокровищ – любимых книг, неизменных спутников во всех странствиях (ежедневная пища для ума, без которой я не могу обойтись и суток). Друг за другом проследовали в чемодан: толстый Ларусс в переплете с золотыми буквами; двухтомный «Словарь психоанализа» весом с добрых пять килограммов, в футляре; «Моя жизнь и психоанализ» Фрейда в переводе Мари Бонапарт, одобренном самим Фрейдом, одно из первых французских изданий 1928 г., издательство «Галлимар»; одна книга из серии «Изучение подсознания» под руководством Ж.-Б. Понталиса; «Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки»,[15] переведенный женой Мальро (описание того, как, по словам Фрейда, «тайна половой жизни сначала смутно брезжит в детской душе, а затем полностью овладевает ею»); «Ниспровержение субъекта и диалектика желания» Лакана, лучший, по мнению Mo, труд о женском либидо; «Тайна золотого цветка», древнекитайский трактат по алхимии, который на протяжении всей жизни изучал Юнг. Пока Mo на минуту замешкался, выбирая, что взять: «Случай навязчивого невроза с преждевременной эякуляцией» Андреаса Эмбрикоса, поэта и первого греческого психоаналитика, или «Печальные тропики» Клода Леви-Стросса, – из стопки книг выскользнула «Сексуальная жизнь в древнем Китае» Роберта ван Гулика, упала на вытертый ковер и раскрылась на странице с выполненной пятьсот лет тому назад ксилографией, на которой были изображены четыре раздевающиеся женщины. Две уже сняли халаты, третья, приподняв полусогнутую ногу, снимала шелковые штаны с вышитыми мелкими цветочками. Mo задержал взгляд на прелестном затылке четвертой женщины, которая собиралась распустить нагрудную перевязь. И тут же достал из ящика стола кар точку и записал ссылку: ему пришло в голову, что по возвращении с Хайнаня хорошо бы сходить в библиотеку и проверить, не первое ли это изображение китайского предмета туалета, сходного с европейским бюстгальтером.
Перебирая и упаковывая эти изысканные яства для души, Mo получал чистейшее, невиннейшее наслаждение. И, подобно мальчишке-сластене, не мог устоять, чтобы не полакомиться страничкой-другой из того, что приходилось оставить дома. Отхватив кусочек из книги, он закрывал ее и поглаживал корешок кончиками пальцев, думая уже о чем-то другом. Иногда ему вдруг казалось, что Г im] такую мысль он встречал прежде, и в поисках источника он принимался лихорадочно перелистывать тысячи страниц конспектов. Если же долго ничего не находил, то проверял новую догадку: наверное, нечто подобное он слышал на лекциях от преподавателя. Как это проверить? Он залезал в картонные коробки времен своей молодости, когда они с Горой Старой Луны учились в университете.
Наконец, сидя на кровати рядом с раскрытым чемоданом, он опознал последнюю цитату. Ширмы на окнах были опущены, в комнате горели пять или шесть лампочек. Сверяясь с заранее составленным списком, он прибавил к уложенным вещам термос для чая, баночку жгучего красного перца, чтобы добавлять в еду, еще одну баночку маринованного зеленого перца к завтраку, несколько банок консервов, много пачек лапши быстрого приготовления, расческу с парой выломанных зубчиков, чистые тетради для записей, три-четыре шариковые ручки с корпусом под металл, несколько цветных карандашей… На дне ящика ему попалась хорошенькая, хотя чуть заржавевшая точилка, блестевшая в темноте как золото. Он испытал ее, с удовольствием глядя, как с тихим скрежетом выползает и повисает в воздухе тонкая спираль карандашной стружки.
Вдруг Mo откинулся назад, закрыл глаза и застыл, прислонившись затылком к стене в такой позе, словно слушал музыку; на самом же деле у него перехватило дух и резким спазмом свело желудок (может, от запаха свинцового грифеля?).
«…Мне сроду не снилось никаких собачьих чучел. И в первый, и во второй раз я все наврала…»
Строки из письма рябой леди сами собой возникли в памяти.
Мо встал и пошел в ванную. Не включая света, снял с себя все кроме очков. Белая ванна неясно мерцала в полумраке. Он пустил воду. Из гудящего на разные лады крана вырывалась горячая струя, от которой шел нар. Мо растянулся в ванне, очки его уплыли. Он был похож на затонувший корабль. Чувство унижения, которое заставила его пережить начальница рыночной полиции, нахлынуло с новой силой. Его едва не стошнило.
Могло ли у меня зародиться хоть малейшее сомнение, когда она рассказывала свои сны? Да нет! Хотя… если вспомнить, как она лунатически смотрела куда-то вверх, сбивчиво, еле слышно бормотала… Мо терзала мысль, что психоанализ, это совершеннейшее оружие мысли, позволяющее проникать в глубины человеческих душ, пасовал перед примитивной, тупой, невежественной коммунисткой, которая сначала за милую душу выдумала сновидения, а потом еще и симулировала предсказанные толкователем-специалистом последствия! Лежа Цо горло в горячей воде, Мо проклинал эту лгунью, эту мнимую хромую, эту чертову леди Тэтчер. Снова подступила тошнота. Вода полилась через край. Мо встрепенулся, вылез. «Нет, я этого так не оставлю!» – подумал он, наскоро вытерся и вернулся в комнату. Он сел за стол, положил перед собой лист бумаги, взял ручку, отвинтил колпачок и стал набрасывать черновик письма.