Отто Кернберг разделяет истерический невроз и истерическое (инфантильное, истероидное) нарушение личности и делает это несколькими разными способами. Последнее личностное нарушение, которое он называет пограничным состоянием, характеризуется слабо выраженными объектными отношениями, а также преимущественно доэдиповыми проблемами. У невротиков преобладают эдиповы проблемы и в любых отношениях, кроме сексуальных, есть глубина и зрелость, отсутствующие у пограничной личности. И хотя обе категории пациенток характеризуются сексуальным соблазном, невротики склонны к фригидности, тогда как пограничная личность менее подвержена запретам и имеет тенденцию к «полиморфно-перверсивной» сексуальности[100].
О. Кернберг характеризует страдающих истерией как людей эмоционально лабильных, демонстрирующих преувеличенные чувства наряду с детским мышлением и способностями к логическим рассуждениям. Они склонны к экстраверсии и эксгибиционизму, провокации и псевдогиперсексуальности. В их поведении проявляется склонность цепляться за других, зависимость и сверхвовлеченность; вместе с тем они часто бывают послушными и в отношениях склонны к мазохизму.
Дэвид Шапиро называет истерика «впечатлительным», отмеченным всеобъемлющими эмоциональными реакциями. Истерической личности не хватает реальных знаний, ее можно назвать скорее романтической и сентиментальной, чем объективной; к тому же она обладает слабой способностью к концентрации интеллекта. Такая личность получает ответы с помощью вдохновения и интуиции. Несмотря на свою обычно мягкую манеру поведения, истерическая личность подвержена эмоциональным взрывам, внезапным всплескам аффекта, которые быстро проходят и впоследствии воспринимаются как нечто произошедшее без ее реального участия, как если бы она на какое-то время оказалась под властью неведомой ей внешней силы[101].
Шапиро трактует истерию в стиле Фрейда — концентрируя внимание на защитной регрессии, несамостоятельности и подчиненности мышления и инфантильном поведении. В истерических симптомах он не видит никакого конструктивного потенциала или смысла. Несмотря на несколько уничижительный тон, его замечания все-таки точны и вполне уместны. Фактически они очень соответствуют юнговскому описанию истерии, назвавшему ее страданием экстравертированного чувствующего типа личности, суждения которой в основном определяются привычкой и традицией, а мыслительная функция которой является инфантильной, архаичной и негативной[102]. От Юнга можно было бы ожидать более конструктивного подхода к истерии, но снисходительный тон его описания вызывает такое чувство, словно он тоже попал под влияние человеконенавистничества и, возможно, своего негативного материнского комплекса.
Джеймс Хиллман так объясняет этот столь нехарактерный для Юнга «редукционизм», который противоречит даже его собственным принципам аналитической психологии. Юнг развил идею Жане о снижении уровня сознания (abaissement du niveau mental), которое тот связывал с «психологической неполноценностью», ведущей к истерии. Даже если Жане и сделал героическую попытку освободить истерию от человеконенавистничества, он продолжал рассматривать ее как подчиненное функционирование, особенно характерное для фемининности[103].
Юнг продолжил эту традицию, связав подчиненную часть функции с понижением уровня сознания, для которого характерна идентификация мистической сопричастности с окружающими людьми и коллективным бессознательным. Следовательно, пишет Хиллман,
«…в современном юнгианском анализе, как правило, снижение уровня сознания и подчиненность ассоциируются с красной границей архетипического спектра — с эмоциями, социальной и физиологической жизнью, а подчиненность функции считается подчиненностью и в ценностном смысле тоже»[104].
Большее отношение к комплексу Кассандры имеет замечание Хиллмана о том, что источником редуктивного медицинского взгляда на истерию является сам Аполлон. Ссылаясь на строки из «Эвменид» («Родила не мать меня… Отцова дочь я, и отцу я предана»), Хиллман утверждает:
«Аполлоническая фантазия о воспроизведении и женской подчиненности усердно повторяется в научной традиции запада. Мы называем ее аполлонической, потому что [она] пробуждает чистую объективность и научную ясность мужского сознания. Аполлонический взгляд на фемининность присущ той же структуре сознания, которой принадлежат методы возможного доказательства этой фантазии… Нам следует ожидать, что имя Аполлона найдется в языке средневековой науки, поскольку Аполлон — отец Асклепия, бога медицины»[105]