С такими мыслями я прошел в коридор здания и спросил у пожилой женщины, как найти Валентину Петровну. На мое счастье, директор, стройная дама пятидесяти с лишним лет, с густыми темными волосами, забранными в пучок, оказалась у себя в кабинете и не отказала в любезности заняться моей персоной.
– Садитесь, пожалуйста. Мне сказали, что вы из редакции. Но о нас недавно писали…
– Я действительно из редакции, – в моих светлых глазах отражалась детская невинность, – однако писать о вас я не буду. Мне нужно с вами поговорить.
– О чем же?
– О Петре Должикове и Яне Рыбиной.
Ее смуглое лицо побелело в одну секунду:
– Почему именно о них?
Губы женщины предательски дрожали. По всему было видно: она до смерти боялась разговора. Я прикинулся чайником:
– А разве вам ничего не известно?
Валентина Петровна попыталась взять себя в руки:
– Известно о чем?
– О пропаже Яны и о гибели Петра.
Она попыталась разыграть удивление и скорбь, но это у нее плохо получилось. Актрисой Валентина Петровна была никудышной:
– А… как это случилось?
На среднем пальце сверкнул бриллиант, не огромный, как у олигархов, но вполне приличных размеров. Почему-то у меня не было сомнений, на какие деньги женщина приобрела кольцо. Это вызвало глухое раздражение, и я не стал больше маскироваться:
– Давайте откроем карты, уважаемый директор. Я нашел письмо Должикова и собираюсь проводить журналистское расследование по поводу пропажи Рыбиной. Еще Петр писал, что вы ввели в заблуждение милицию, сказав, мол, Рыбина всегда отличалась склонностью к многодневным уходам. Зачем вы это сделали?
Она стала еще бледнее:
– Яна часто убегала из детского дома и бродяжничала по окраинам города. Почему вы верите Должикову? Это он со своей слепой любовью к Рыбиной выдумывает о ней небылицы.
– Однако это легко проверить, – предупредил я. – Мои коллеги обойдут всех, кто знал Яну. Думаю, найдутся такие, которые скажут правду, особенно если привлечь к этому делу милицию.
Ее лицо напоминало простыню с двумя черными дырами вместо глаз:
– Не надо привлекать милицию.
– Чего же вы боитесь? Что вы скрываете?
Валентина Петровна молчала, рисуя на листке бумаги немыслимые геометрические фигуры. Я пер, как танк:
– Вы должны мне все рассказать, в противном случае я обращусь к Зориной, а она поставит в известность своего мужа. Вы не вызываете у меня никакого сочувствия. Не испугайся вы, скажи всю правду милиции, Должиков остался бы жив. Однако что вам ваши воспитанники? Вы заботились только о себе, а ваши подопечные для вас грязь, мусор. И ноги бы вашей здесь не было, найди вы такую же хлебную работу. По мне, так вас заждалась тюремная камера. Вот и попытаемся сделать ей сюрприз.
Директор заломила руки:
– У меня есть собственные дети и внуки. Если бы я сделала так, как хотел Должиков… – Женщина вдруг закусила губу.
– Ну, договаривайте, – подбадривал я. – Облегчите душу передо мной, а я подскажу, как вам смягчить свою участь.
– Мне надо подумать, – процедила Валентина Петровна. – Оставьте свои координаты. Я свяжусь с вами.
– Учтите, прекрасная дама, – я галантно поклонился, – жду только до вечера, а потом против вас развернется кампания. Может, какому-нибудь заведению и нужны такие директора, да только не этому.
С наслаждением бросив последнюю фразу в размалеванное не по возрасту лицо, я откланялся.
Проходя по дорожке, вымощенной булыжником, мимо детской площадки, я бросил взгляд на окно Валентины Петровны. Женщина смотрела на меня. Смотрела задумчиво и встревоженно.
После визита к директору детского дома я отправился в редакцию, где узнал неприятную новость. Пенкин забраковал мою статью, и секретарь уже положила ее мне на стол для доработки. Честно говоря, этого мне хотелось меньше всего. Снова париться над текстом, когда на улице жара, а в голове крутятся совсем другие вопросы – это гестаповская пытка. Впрочем, кое-как я выполнил порученное мне задание, но времени на это ушло вагон. Я поднялся со стула, чтобы перекусить, глянул на часы и ахнул. Стрелки приближались к семи. «Вот что значит любимая работа», – подумал я, мечтая отделаться от статьи и потихоньку смыться. Однако сразу сделать это мне не удалось. Анатолий Николаевич вызвал меня к себе, долго читал статью и наконец изрек: