Исходя из этого, многие мои коллеги считают групповую психотерапию особенно эффективной для работы над чувством стыда, так как она исправляет этот дисбаланс, создавая среду, в которой все участники становятся уязвимыми.
В связи с этим стоит упомянуть проходивший около 15 лет назад большой опрос калифорнийских психотерапевтов. В опросе спрашивалось об их терапевтических предпочтениях, и более 90% респондентов подчеркнули, что им не нужен психотерапевт, выполняющий роль “пустого экрана”, а нужен тот, кто иногда высказывает свои мнения и дает советы.
В течение 25 лет на своих первых сессиях я обычно спрашиваю клиентов: “На основе своего предыдущего опыта в психотерапии, что бы вы хотели и что не хотели бы видеть в нашей совместной работе?” Как часто клиенты отвечают аналогично ответам психотерапевтов в опросе!
Более того, второй, наиболее распространенный ответ, который я получаю, состоит в том, что клиент не хочет иметь психотерапевта, который все время говорит. Многие высказались предельно точно: “Когда я не могу вставить ни одного слова”. Как бы мне хотелось, чтобы наши тесты на квалификацию могли выявлять и дисквалифицировать нарциссов, которые получают лицензию, а затем превращают своих уже и так созависимых клиентов в “поглотителей звука”. Это другая крайность психотерапевта, выполняющего роль “пустого экрана”
Психообразование как часть диалогичности
Опыт научил меня, что пережившие детскую травму клиенты обычно извлекают пользу из психообразования в отношении кПТСР. Когда клиенты видят всю картину восстановления от кПТСР, они становятся более мотивированными к самопомощи. Это также усиливает их общий уровень надежды и полноценное участие в терапевтическом процессе. Иногда я задаюсь вопросом: является ли рост популярности коучинга реакцией на пренебрежение, испытываемое клиентами к традиционной психотерапии?
Одна из худших форм терапевтического пренебрежения возникает, когда психотерапевт не замечает или не борется с непрекращающимися тирадами ненависти к себе клиента. Я думаю, что это сродни молчаливому одобрению и тайному сговору с внутренним критиком клиента.
Возможно, терапевтическая отстраненность и воздержание от обратной связи происходят от синдрома отсутствующего отца, которым страдают так много западных семей. Возможно, традиционная психотерапия переоценивает материнские принципы слушания и безусловной любви и пренебрегает отцовскими принципами поощрения и руководства, которые лежат в основе коучинга.
Конечно, слишком много коучинга так же антитерапевтично и не сбалансировано, как и слишком много слушания. Это может помешать процессу самоисследования и самопознания клиента, как было описано выше. В худшем случае это может заманить психотерапевта в нарциссическую ловушку влюбленности в звучание собственного голоса.
В лучшем случае коучинг является незаменимым терапевтическим инструментом. Как отцовство и материнство необходимы, чтобы воспитать уравновешенного ребенка, так и отцовство и материнство следует применять для устранения задержек развития у ограниченного в привязанности клиента.
Умный психотерапевт ценит то и другое, интуитивно балансируя между ними в зависимости от потребностей развития клиента в данный момент. В некоторых случаях мы управляем клиентом посредством психообразования, терапевтического самораскрытия и активных позитивных замечаний, но большую часть времени мы осторожно поощряем спонтанные попытки клиента самовыражаться и осуществлять словесную вентиляцию.
Я считаю, что как на ранних, так и на последующих этапах психотерапии последний процесс, как правило, должен преобладать. Поэтому во всех проводимых мной терапевтических сессиях я слушаю примерно 90% от всего времени.
Наконец, я часто замечаю, что заключительный этап психотерапии обычно характеризуется нарастанием диалогичности — большей уравновешенностью высказывания и слушания. Это взаимопонимание в разговоре является ключевой характеристикой здоровой близости. Кроме того, когда психотерапия успешна, развитие взаимности помогает клиенту создавать более здоровые отношения во внешнем мире.