– По трудовому кодексу не имеете права! – выпалила, пока никто больше не успел ничего сказать. – Я требую своей законной отработки в две недели, и в течение этого времени выселяться не собираюсь!
– Госпожа Сатор, – поморщился Табурет, – давайте не будем усложнять. Вы этой истерикой ничего не добьетесь. Зельеварение в нашей программе не предусмотрено.
– Это мое законное право, – в мой голос вернулась уверенность и твердость, – и вы не можете мне в нем отказать.
Мужик просверлил меня ну очень недобрым взглядом, так смотрят, когда обещают капитально испортить вам жизнь. Просто он не знал, что терять мне нечего, и хуже уже не будет. И в ответ получил не менее красноречивый посыл, от чего поморщился еще раз.
– Чтобы через две недели духа здесь Вашего не было, – прошипел Мурес, зло добавив ядовитое, – истеричка!
Из зала я вылетела с красным от бешенства лицом и мысленным обещанием страшной мести.
Библиотека встретила меня горьким запахом полыни в перемешку с терпким ароматом кофе. Повелитель книжной пыли и гроза всех адептов, длинный, как жердь и сухой, как пергамент, господин Руфиус Прот, стоял за длинным прилавком и с наслаждением глотал горячий напиток. Так сложилось, что этот принципиальный дед стал моим единственным если не другом, то как минимум товарищем по злословию. Порой, вспоминая свои теплые отношения с наставником по зельеварению, начинала беспокоиться, что нахожу общий язык лишь со злобными стариканами, поскольку сама такая. Где-то в душе я – ворчливый дед. Так себе самопознание. Но все остальные – либо сами предпочитали держаться от меня подальше, либо бесили своей непроходимой тупостью, напыщенностью, алчностью, непомерным самомнением… Нужное подчеркнуть.
Руфиусу хватило одного взгляда на незваного посетителя, чтобы отставить стакан и, язвительно ухмыльнувшись, сообщить:
– Вижу, с новым ректором ты уже познакомилась, – продребезжал библиотекарь.
– Аааа… – от удивления у меня разом все проклятия на голову бесчувственного вояки закончились, – Руф, а Вы… были в курсе?
Дед смачно фыркнул, становясь похожим на взъерошенного сыча, и пригубил ароматный напиток:
– Имел честь познакомиться с утра, – сделав паузу, цыкнул и, будто вспоминая, о чем вообще речь, продолжил, – наведался ко мне спозаранку в компании с плешивым. Сверлил своими глазюками, доступ требовал к библиотеке.
Хорошо зная господина Прота, я приблизилась к стойке и облокотилась на нее, всем своим видом демонстрируя, что безумно жажду услышать, как старик умыл этого дуболома. Руфиус благосклонно вытащил из-под прилавка конфетку и положил передо мной. Это был наш дружеский ритуал, и я тут же зашуршала фантиком. А дед опять задребезжал:
– А я ему ответил, что хранилище государственное и университету не принадлежит, – весело развел руки в стороны библиотекарь, – а значит доступа у него нет, так же как и у предыдущего ректора.
Это, кстати, было чистой правдой. Наша библиотека таковой являлась лишь отчасти и изначально создавалась, как городской архив. Соответственно, там хранились не только книги, но и документы разных лет, которые охранялись законом о защите тайны следствия. Оказалось, что новый ректор не совсем дуб и связываться с Руфиусом не стал. А жаль! Последний мог заблокировать архив и вызвать службу охраны порядка. Табурету пришлось бы провести первый рабочий день в участке за увлекательным написанием объяснительных.
– Вот как-то так, – резюмировал Руф, – что у тебя?
От вернувшейся после вопроса паники, я нервно запустила руки в волосы и начала истерично почесываться. Видимо, мое бессознательное "я" пыталось в прямом смысле выцарапать из головы план спасения от грозящего в ближайшем будущем бомжевания. Безусловно, две недели мне удалось себе выбить, но это будет четырнадцать дней агонии умирающего. Я не нашла себе другой работы за весь год, откуда же ей взяться сейчас, да еще и столь оперативно?
– По классике, он принял меня за адептку, упрекнул в топографическом кретинизме, назвал истеричкой и уволил, – от безысходности даже лбом о стойку приложилась, – видели бы вы, как блохастый злорадствовал.
Старик мгновенно опешил и даже затосковал. От такого искреннего переживания за мою судьбу на душе стало немножечко теплее. Правда, господин Прот не был бы собой, если бы тут же не вставил что-нибудь язвительное: