И вот сейчас он выглядел как человек, который всё-таки ту лодку перевернул. Если бы подобная неприятность случилась с одним Кирюхой, то Игорь бы сказал жене что-то вроде: «я всегда знал, что у него что-то не так с головой». Но в нынешней ситуации лучше сидеть и помалкивать. Возможно, была какая-то большая, общая лодка, вроде библейского ковчега, в которой плыли все ребятишки, а взрослых туда не пускали…
Волосы закрывали кончики ушей пацана, шея казалась такой тонкой, что её можно было переломить двумя пальцами. Ленка избегала смотреть ему в глаза, и Игорь понимал почему. Они были как навесные замки.
Кирилл стоял как восковая фигура, как мотылёк, зажатый между двумя ладонями, но стоило отпустить, как он тут же начинал двигаться, всегда по направлению к двери, безошибочно поворачивая туда голову, переставляя ноги с плавностью подвешенной на ниточки и ведомой искусным кукловодом куклы. Кажется, в коленных и локтевых суставах тихо шуршали какие-то шарнирчики.
Сутки они провели дома, подглядывая во все возможные замочные скважины и глазки, следили за развитием событий. Ленка позвонила подругам — тем, у которых тоже были дети. У всех у них были проблемы схожего плана. Неподвижные зрачки. Сомкнутые губы. Изучающие, плавные движения. Один малыш обжёгся на конфорке, на которой стоял и грелся чайник, и вместо того чтобы заорать благим матом, засунул палец в рот. Выражение его лица ни на йоту не поменялось. В глазах как будто горели лампочки. «Лампочки в глазах» — Ленкина подруга повторяла и повторяла это выражение как заведённая — и Лена потом повторяла тоже. Игорь думал — «что же в нём такое притягательное для женского ума?» Но какое-то время спустя, поймал себя на мысли, что тоже повторяет его про себя.
У Леры Коптевой была полугодовалая малышка, едва ли не младенец. Она не могла ходить, не могла контролировать кишечник с мочевым пузырём, но бойко шевелила собственными ручками и ножками. Теперь же не пыталась этого делать, чем страшно напугала мать.
— Говорит, что малышка просто смотрит по сторонам, и всё, — рассказывала Игорю Лена. — Как будто… как будто её конечности перемотали каким-то невидимым скотчем, а рот заклеили. Лерка пытается покормить малышку, но грудь та не берёт. Следит за каждым, кто подходит к люльке, таким, знаешь… недетским взглядом. Слишком уж спокойным. Не как у коровы, нет! Как у старика… да, она сказала — как у старика. У деда перед смертью, когда он у же не мог говорить и есть, а только ходил под себя, были такие же глаза — глубокие, мудрые. Понимающие. Только у стариков они сам знаешь какие — тусклые, в сетке капилляров и с всякими выделениями — а здесь яркие.
Лена не договорила, но Игорь и сам знал, на что они похожи.
Теперь Лена, Лера и ещё три-четыре головы женского пола созванивались каждые три часа и подолгу трепались, делясь симптомами своих чад, обсуждая причины этой глобальной эпидемии и гадая чем всё это кончится. К вечеру эта цепь разрослась до добрых пятнадцати звеньев. Игорь шутил, что им не хватает только достаточно длинной лавочки возле какого-нибудь подъезда, чтобы всем там уместиться.
— На улицу просится пока только наш, — сказала она мужу.
— Это хорошо или плохо? Может, вывести его погулять?
Ленкины зрачки расширились, грозя превратиться в чёрные дыры.
— Знаешь, что мне кажется? Мне кажется, мы что-то упустили из виду. Что-то важное. Мы — она заметила, как непроизвольно сжались у мужа кулаки, и поспешно поправилась, — все мы, а не только мы с тобой. Что-то такое, о чём мы забыли за своими повседневными заботами. Мы ведь почти не глядим на своих детей. Мы помним об их потребностях, но это, знаешь, наверное, не главное. Это всё что-то вроде наказания свыше. А я ведь не помню даже, как креститься правильно. Осталась ли у нас Библия? Нужно посмотреть. Вдруг там что-нибудь да написано?
— Лена, — Игорь старался правильно подбирать слова, — Мы делали всё правильно. Ты… когда-нибудь сделала хоть что-то, за что тебе было стыдно?
— Нет, но…
— Мы всё делали как нужно, — отрезал Игорь.