Они скопировали даже такую мелочь!
Здесь, в почти что театральных декорациях шло представление, в которое он не мог не вмешаться. Трое детей несколько постарше Кирилла избивали Ленку. Один — монтировкой, двое других — палками, похожими на черенки от лопат. Когда Игорь появился у входа в зал, дети одинаковым движением повернули головы, прекратив своё занятие, и он получил возможность изучить их лица. Дрожа от ужаса и ярости, Игорь смотрел на себя — на трижды-себя, потому что на всех троих были картонные маски с нарисованным на них его лицом. Сквозь разрезы для глаз смотрели тёмные, почти чёрные глаза. Смутно знакомый баритон оказался его собственным голосом, доносившимся из магнитофона под столом. Как раз сейчас он вещал:
«…будет гораздо легче, если мы с тобой сядем и поговорим, как отец с сыном…»
И сначала:
«…будет гораздо легче, если мы с тобой сядем и поговорим, как отец с сыном…»
Игорь зарычал, бросился вперёд и расшвырял детей по углам комнаты. Они не думали сопротивляться. Монтировка с глухим звоном упала на пол.
— Прекратите, — шептала Ленка, прикрывая израненными руками живот. — Прекратите, пожалуйста!
Игорь грохнулся перед ней на колени, осторожно приподнял голову на удивительно тонкой шее.
— Всё уже позади. Я с тобой.
Ленка открыла глаза, тёмные, почти чёрные от плещущейся в ней боли. Губы разбиты. Она едва могла говорить.
— Что они с тобой сделали? Что они хотели?
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Лена смогла разлепить губы. Язык тоже кровоточил — женщина прокусила его до мяса.
— Сказали… сказали, что я должна быть рядом с тобой. Сказали, что собираются избавить меня от малыша. Что он не хочет жить, и поэтому, как только достанут его из моего живота, его убьют. Я сказала, что не позволю. Пускай убьют меня, только не его. И они… они стали меня бить.
Игорь огляделся, задержав взгляд по очереди на каждом из трёх детей. Они стояли по углам комнаты, будто роботы, ожидающие новой команды. Два мальчика и, кажется, девчонка. Кирилла среди них нет. Лицо на картонных масках было изображено с пугающей тщательностью — вплоть до лихорадочно раздутых ноздрей, до ссадины на скуле от Ленкиных ногтей. У художника был только простой карандаш и синий маркер, которым он нанёс лёгкие тени.
— Прости меня, — прохрипел Игорь. — Это я виноват, что послушал его. Нужно было бежать, бежать как можно дальше… но нет. Мне было интересно. Это всё я… да заткнись!
Ногой он отшвырнул магнитофон, который настойчиво твердил одну и ту же фразу. Сказав на высокой ноте: «… я должен потребовать от тебя объяснений», он затих.
Ленка размазала по щеке натёкшую из носа кровь.
— Когда они били меня, говорили, что я должна прислушаться к себе. Я должна услышать малыша — так они говорили. Говорили, что Голос в нём сейчас особенно силён, и я смогу его услышать, если приложу усилия. Если наша кровь смешается. Будто я могу стать новой мессией среди взрослых людей… и помочь в дальнейшем всем взрослым, и тем, кто только готовится стать взрослым, услышать Голос.
— Я убью их, — сокрушался Игорь. — Всех, до единого. Я должен был стать жертвой, а не ты. Я знал, что это может быть болезненно, но если бы я знал, что это болезненно для тебя…
Ленка схватила мужа за локоть.
— Только не Кирилла! Он не причинял мне вреда. И не… — она снова коснулась живота, перепачкав и без того уже грязный свитер в крови. — Не его. Пообещай мне, что ты не перестанешь заботиться о нём так, как заботился, когда защищал его от меня. Я поняла одну вещь только что: самое меньшее, что я хочу сейчас, это остаться без детей. Без них нет и меня тоже.