Игорь нажал на кнопку вызова лифта и не отпускал до тех пор, пока двери не разъехались. Внутри его ждала прекрасная компания: Семён Владимирович с девятого этажа, потный усатый мужик с вечно багровой шеей и не выдерживающей давление живота рубахой. Сейчас, зимой, живот напирал на куртку, наверное, пятьдесят второго размера, делая её похожей на хорошо накачанный мяч. Жена всегда покупала Семёну Владимировичу одежду на пару размеров меньше в надежде, что он сядет на диету. Игорь сам видел, как сосед недели две назад относил эту самую куртку в ремонт — молния лопнула, не выдержав напора, а Семён Владимирович не лопнул — всё ещё держится и поглощает в немеренных количествах свиные рёбра. Игорь был страшно рад соседству. Вот уж кто непременно поймёт и, возможно, даже успеет выслушать за секунды, остающиеся до выхода…
Он открыл рот чтобы поздороваться, и только тут понял — случилось что-то серьёзное. Шея здоровяка была как снег, а взгляд… взгляд — натурально бешеный.
— Владимирович… ты в порядке? Что? Сердце?
Игорь сорвал шапку и стал торопливо нагонять воздуха в лицо соседа, но тот отстранил руку с головным убором.
— Нет, Игорёк. Всё кончено. Иринка…
Ага, значит, дочь. Ох уж эти детки. Какие-то проблемы. Серьёзные? Игорь вгляделся в лицо Семёна и понял: серьёзнее некуда.
— Она погибла. Выбросилась из окна сегодня ночью, пока мы… пока нас не было дома. Разбилась насмерть. Сейчас едем в морг.
— Хочешь, напьёмся? — спросил Игорь, шевеля пересохшими губами, но Семён Владимирович, дыша так, как будто у него в животе огромный износившийся уже порядком паровой механизм, вышел из лифта.
Игорю расхотелось куда-то идти, но он, стиснув зубы, пошёл. У подъезда, конечно же, толпа народу. Бабки, которых выносит из жилого дома при любом мало-мальски значимом событии, подобно дерьму из прорванной канализации. Плачущие родственники, возможно, какие-то официальные лица, расхаживающие, подоткнув в карманы руки и под мышки чёрные планшетки, с подозрением вглядывающиеся в каждого встречного. «Мужчина, позвольте и вам пару вопросов? Не слышали ли чего подозрительного?» Чуть не ляпнул: «Не знаю, я с женой ссорился, с беременной, влепил ей пару пощёчин…» Игорь зажмурился яркому, отражающемуся от снега солнцу. Наибольшим сюрпризом стала почти такая же толпа у подъезда дома напротив. Таджик-дворник со смуглым, непроницаемым лицом под оранжевой шапкой, ворошил на пятачке газона снег, словно не слишком представляя, что с ним делать. Приглядевшись, Игорь увидел красные пятна.
— Такие молоденькие…
— Бедняжки… и родителей жалко…
— Я слыхала, в сто пятьдесят четвёртом вроде парень себя зарезал… может, это они друг из-за друга? Любовный треугольник это называется, как в сериале.
— А я знаю, что…
Гул голосов звучал странно, будто доносился из шахты вентиляции. Игорь немного потолкался, махнул участковому, который всё равно стоял к нему спиной, и, подняв воротник пальто, исчез за углом.
На работу Игорь ходил пешком. У него не было машины, да и до сервиса не так далеко, а пешие походы успешно заменяли фитнес-клуб и походы в лес на лыжах. На улице было неожиданно тихо. На шоссе, там, где обычно в это время стояли в пробках на всех трёх полосах автомобили со злыми скучающими водителями, сейчас со свистом проносились редкие, как кометы, машины. Игорь поборол искушение протереть глаза. Как на севере во время одной из беспокойных белых ночей, которые всем там давно уже опостылели и которыми не устают восхищаться туристы и заезжие поэты.
Игорь свернул на нужном перекрёстке, перешёл дорогу, рассеянно поправил шарф, взглянув на своё отражение в витрине продуктового магазина. Зачем-то оторвал лепесток с номером телефона с объявления «Продаётся гараж». Зашёл во дворы, всегда шумные, крикливые (из-за футбольного поля, окружённого шестью жилыми домами — места тусовок местной молодёжи, которое зимой превращалось в каток), сопровождаемый воем и лаем собак, спустился в неприметный подвал одного из домов под вывеску «Ремонт спорт-инвернтаря».
Дверь оказалась закрыта. Игорь постучал ногой, обивая снизу наледь, выругался. Ключи у него были, но почти всегда оставались дома: коллеги не могли назвать мастера ранней пташкой. Обычно он с порога погружался в запах свежесваренного кофе вперемежку с запахом смазки, в болтовню Машки-приёмшицы с кем-то из подмастерий, стрекот цепей, которые прочищали от грязи.