– Говорила я тебе – не ходи за Густавом.
– Не беспокойся, у него там в штанах уже всё железное, – монотонно произнёс подошедший Одо. Левый висок коротышки отблёскивал золотом.
Он же во время боя закричал от боли, а ранен не был! Точно. Значит, его тогда укусили.
Одо кинул мокрицу, Грета отшвырнула её мечом и выставила клинок, тяжело дыша. На Бриана – бывшего Бриана – нацелилось копьё.
Братья синхронно сделали шаг назад.
Из пройденного коридора показалось трое золотых призраков, абсолютно одинаковых. Где толстый Фед, весёлый Поль, растяпа Густав? Кто из них кто?
Уже не узнаешь.
Неуязвимые, холодные, правильные. Не такими ли предписывает быть нам Устав?
– Бегите, отец! – крикнула Грета.
Спятивший от страха Антонио навалился на дверь, та поддавалась неохотно, видимо, снаружи занесло песком. Что за ней? Дикий лес – или лагерь татар? Пусть что угодно, лишь бы выбраться уже из подземного кошмара!
Призраки устремились к священнику, Грета преградила им путь. В глазницу среднего полетел дротик – однако из золотого лба выдвинулся щиток, наконечник звякнул об него, отскочил.
Они учатся, улучшают броню! Причём очень быстро. Растёт она у них, что ли?
Бесполезно сражаться с адским отродьем, всё равно проиграешь. Если Грета при жизни не могла одолеть Феда, Густава и Поля, как справится теперь, когда они стали демонами? Да при том троих разом?
Победа и не важна. Только бы задержать, дать время отцу Антонио.
Неуязвимые демоны? Ещё в прошлый раз заметила: доспех похож на миланский, но без латной юбки, ронделя – пластины, защищающей подмышку, налокотников. Есть набедренник, а налядвенника нет, между ногой и торсом зазор. Наколенник отсутствует.
Пригнувшись от белых лучей, Грета прыгнула, толкнула одного, второму воткнула кинжал в плечевой сустав. Тот, что был сзади, стал стрелять, задел своего же и прекратил. Меч с крестом впился ему в прореху повыше бедра, со второго удара почти отсёк ногу.
Призраки замерли:
– Улучшение, – сообщили они хором.
Однако Грета не стала дожидаться, когда враги отрастят себе рондели и наплечники. Она воткнула лезвие в зазор между грудными пластинами, где те сходились к фонарю, нажала, повернула. Из пролома забили молнии. Кинжалом рубанула крайнего по колену, пока тот заваливался, отсекла стреляющий наруч.
– Улучшение, – снова проговорили враги вместо того, чтобы драться.
Вот где их слабое место! Они совершенствуются прямо во время боя, все разом, и в это время ничего не делают. Показать вам, призраки, недостатки вашей защиты? О, работа как раз для Мастера по доспеху!
Мышцы болели. Грета рубила тугие, твёрдые сочленения – секунду промедлишь, и их закроет броня, которую невозможно пробить. «Гнад дир Готт», повторяла она про себя – «Да пребудет с тобой милость Божья».
– Иди сюда! – звал отец Антонио. Он уже приоткрыл дверь, протиснулся и теперь заглядывал, с тревогой наблюдая за боем. – Над входом скала треснула, висит на одних корнях, как бы не рухнула!
Снаружи ворвался влажный воздух, свет факела затрепетал. Повеяло летней ночью, восхитительно свежей, соснами и мятой. Птицы пробовали тренькать, звали солнце. Там, в нескольких шагах, между стволами бродят караваи тумана, небо зарумянилось, и на заросшую тропинку свешиваются спелые земляничинки. Тропинка бежит далеко, до самой дороги на Данциг, и хорошо по ней идти, оттряхивать серебристые кустики.
…Тысячи золотых воинов, которых невозможно ранить никаким оружием, подступают к стенам Нижнего Замка, проламывают лучами ворота, словно расплавленный металл, заливают Мариенбург…
Нельзя выходить. А то призраки тоже выйдут. Нужно оставить их здесь.
– Захлопните дверь, отец Антонио! – прокричала Грета, нажимая на меч, поворачивая его. – И завалите вход.
Спасительная щель со скрежетом закрылась. Факел потух. Всё-таки случилось так, как приказывал комтур: избавился он от девчонки в Ордене.
========== 8. Искушение ==========
Мертвенный свет сочился из кругов, которые ворочались на полу. Били молниями разрубленные куски, они снова сползались воедино. Откинутый в угол череп выпустил гибкие щупальца и пауком побежал к телу.
На Грету двинулись ещё двое. Одинакового роста, с золотыми черепами вместо лиц, в рясах и кольчугах, только одному кольчуга была мала и сковывала движения.
Почему они не стреляют? Пока не могут, не превратились до конца?
У правого наручи с клёпками, из-под рясы выбилась серебряная ладанка – Мария с младенцем. Это Бриан.
Если он сейчас призрак, почему не стать такой же? И они будут вместе, навсегда, как не могли быть раньше. Стоит ли сопротивляться? Или сложить оружие, пусть их тоже превращают?
Ведь т а м нет ничего. Ни рая, ни ада. Ради чего всё? Чтобы стеклянные тётки нацепили ободок?
Воин с ладанкой сделал выпад мечом – не Бриана удар, он бы сразу развалил противника напополам или голову снёс. Тем более Грета сейчас без шлема.
Ересь. Нельзя думать о нём, как о Бриане! Бриан умер, его душа отлетела на вечное пиршество, а здесь лишь дьявольский прислужник, который захватил тело рыцаря. Грета ускользнула, смела ударом «ручку от чайника».
Призрак замер.
Кисть с мечом сдавило – бывший коротышка впился в неё; по кожаной перчатке пробежала мокрица, шмыгнула в рукав. Запястье взорвалось болью, клинок звякнул о камни. Под кожей что-то зашевелилось.
Махнув кинжалом, Грета отсекла трубку на золотой голове. Это затормозило врага – на десяток секунд.
– Улучшение, – произнёс речитатив.
Два туловища уже собрались воедино, к ним пристраивались конечности.
Подобрав меч, Грета вертелась мельничным колесом, рубила и отбрасывала. Гнад дир Готт. Гнад дир Готт. Правая рука отказывала, она совсем онемела – внутри мокрица выпускала длинные щупальца, вгрызалась в мышцы.
Пещера содрогнулась, за дверью валились каменные глыбы. Как бы отца Антонио самого не придавило. Пожалуй, ни железная дверь, ни завал призраков не остановит. Может, они боятся солнечного света?
Что-то подсказывало: не боятся. Как же с ними справиться?
Грета скинула рясу, затянула её горловину верёвкой. Насаживая на кинжал головы, покидала их в «мешок». Из голов протягивались металлические щупы, впивались в ткань, разрывали.
Она накинула сверху свою кольчугу – и поволокла добычу вниз по туннелю, обратно во тьму, подальше от живых.
Правой половины тела почти не чувствовалось. Факела нет, почему всё видно? Словно тусклый синий свет заливает стены. Хор голосов звучал в голове.
«Грета, ты видела: нет никакой вечной жизни души. Мы же – бессмертны, здесь, во плоти. Тебя обманывали с детства, плели глупые сказки. Прими реальность, открой глаза».
На полотнище в трапезной распластался алерион – орёл без клюва, зато при ластах. Грета и старший брат Генрих сидят за столом, сложили ладони. Аромат гусиного паштета с миндалем охватывает и манит. Отец предпочитает размолотую пищу, в его преклонные сорок пять почти все зубы покинули своего сюзерена. Бернар, легавый пёс, тихонько-тихонько скулит под стулом и бьёт хвостом.
– Грефа, куфа ты смотфишь? – голос отца обжигает розгой. – Повтофяй: «истинно говофю тебе, ныне же бувешь со мною в раю».
Даже ослиные уши на колпаке шута торчат вверх, слушают Евангелие – Цыпка фон Таупадель приподнял их за кончики и свёл зрачки к переносице.
Камни под ногами казались хлебами, едва из печи, с хрустящей корочкой. Проломить её зубами и мять нёбом упругий кусочек, кисловатый, пахнущий дымком…
Грета шла мимо. Вот комната, где призраки утащили Поля.
Это же не обломки кирпичей, а жаренные колбаски! Солёные, с перцем, положишь на язык и брызнет сок…