— Мировоззрение четырнадцатилетней соплюхи… — вздохнула Клавдия. — Смешно слушать.
— Предъявить тебе доказательства моей правоты? Пожалуйста! — Лена попятилась к двери в свою комнату и скороговоркой выпалила: — Думаешь, почему батяня вдруг налево прыгнул? Да потому что бабу повстречал, у которой мозги свежие, а не засохшие, как у кое-кого! Он опять почувствовал себя мужиком, понимаешь? А мужику что надо? Чтобы в нем нуждались. Чтобы он был пупом земли. Он хочет носить женщину на руках, хочет, чтобы она была беззащитной, чтобы восторгалась им и смотрела ему в рот. Вот тогда он доволен собой: ходит, посвистывает, картуз потерял — не разыскивает! Романтика! А о какой романтике может идти речь, если жена заваливается домой измотанная и начинает: «Статья такая-то и такая-то… с конфискацией… передаю дело в суд… очная ставка… следственный эксперимент… пятна, похожие своим внешним видом на кровь… опять обнаружили жмурика б мусорном баке». С души воротит!
Это был подлый выпад. Ленка и сама поняла, что переборщила. А Клавдия, со скрежетом проглотив набухший в горле горький ком, примирительно развела руками:
— Ленусь, ты еще слишком мала для таких…
— Мала? — рассмеялась дочка. — Да у нас в классе все давно уже друг с другом переспали! А я в роли священника, девки именно ко мне почему-то на исповедь ходят. Все эти ахи, охи, вздохи… Уши вянут… Оргазмы, презервативы, вибраторы, аборты…
— Хватит!
— Ну что, маленькая я? Маленькая? И это я тебе только выдержки привела, с купюрами! Я все понимаю, ма! Так вот, ма, нельзя так жить, как мы живем! Нельзя! Ты какое сейчас дело ведешь?
— Я четыре дела веду. Одновременно, — растерянно ответила Дежкина.
— Ну, вкратце расскажи про любое из них. Наобум.
— Про фальшивые авизо хочешь?
— Это чего такое?
— Что-то вроде платежных квитанций.
— И на какую сумму?
— На сорок миллиардов.
— А у тебя зарплата какая?
— Ты знаешь.
— Знаю! — Ленка стукнула босой пяткой о пол. — Ты возвращаешь государству сорок миллиардов, а оно, благодарненькое и благородненькое, с барского плеча бросает тебе вознаграждение, на которое и гроб-то не сколотишь! Не противно тебе?
— Давай ужинать…
— Нет, подожди, — потребовала Ленка. — Ответь, разве не противно ощущать себя дерьмом, ощущать, что тебя растирают по асфальту и еще морщатся при этом? Ты — следователь прокуратуры, каких поискать, а целый час толчешься в набитом троллейбусе, болтаешься в метро туда-сюда, на работу — с работы, на работу — с работы, без выходных. Это, по-твоему, справедливо? Да тебе личный лимузин положен за такие труды. С шофером! И что, так до конца своих дней будешь?
— Во-первых, я никогда не езжу на метро, только на троллейбусе, а во-вторых, что ты от меня хочешь? — холодно и на удивление спокойно возразила Клавдия.
— Чтобы ты поняла одну простую вещь — все вокруг изменилось, стало не таким, как десять, двадцать лет назад. Мышление у людишек теперь новое, новые идеалы. Нет больше равенства и братства, никого не волнуют голодающие дети Кампучии. Ма, одну просьбу выполнишь?
— Говори… — насторожилась Клавдия.
— Не тормози меня, ма.
— В каком смысле?
— Ну… прекрати читать мне нотации, учить всяким глупостям типа «гуманизм, мир и дружба между народами». — Ленка прислонилась к стене, будто перепалка с матерью отняла у нее последние силы. — Другая я… Совсем другая… И когда вырасту, никогда в жизни не буду париться в этом вонючем метро. Из принципа. У меня будет своя машина. Шикарная машина с откидным верхом, ядовито-красного цвета. Не подумай, я не на богатого любовника намекаю… Я добьюсь успеха сама. Только не тормози.
— Я не езжу на метро! — рявкнула Клавдия, словно из всего, что она хотела сказать дочери, это было самым главным.
Ленка смолкла. В прихожей наступила напряженная тишина. Мать и дочь не мигая смотрели друг другу в глаза и с возрастающим ужасом понимали, что с каждым днем, с каждой минутой, с каждым мгновением они отдаляются друг от друга, расходятся в разные стороны. Что же будет дальше?
В тишину ворвалась трель телефонного звонка. Немного помедлив, Клавдия подняла трубку. Услышала возбужденный мужской голос:
— Вот, значит, вы как? Дружба дружбой, а служба службой? Ну спасибо вам! Огромное вам спасибо.
— Это кто?
— Конь в пальто! — голос на другом конце провода злился, срывался на крик. — Мишка на севере!
— Ах, Михаил… — Это был телеоператор Подколзин, с которым она рассталась только что. — Не узнала, богатеньким будете. Что случилось, Мишенька?