— Девочка на побегушках, так? Ничего не знаете, ни в чем не замешаны?
Ираида Петровна хотела возразить, но, взглянув на сосуд в руке следователя, благоразумно промолчала.
— Значит, так, — распорядилась Клавдия, — сейчас мы сядем в машину, и вы отвезете меня к этому своему Эдику.
— Но вас никто не приглашал…
— Неужели это сможет меня остановить? — усмехнулась Дежкина.
— Он не откроет.
— Даже вам?
— Даже мне. Эдик никому не открывает, если нет предварительной договоренности. Я должна позвонить ему.
— Звоните.
— Здесь нет телефона.
— Не глупите, — Клавдия укоризненно покачала головой, — я видела радиотелефон в вашей машине.
Ираида Петровна смерила следователя испепеляющим взглядом и, вскинув голову, прошествовала к выходу.
— Эдик, это я, — сказала она в телефонную трубку. — Я сейчас приеду. Нет, не одна. С ней. Не ори на меня! Это все по твоей милости! Она сидит в моей машине на заднем сиденье, у нее в руках пистолет. Сам разбирайся, а мне плевать на твои проблемы. Сейчас я тебе ее привезу, и пошел ты в жопу!
Она со злостью отбросила трубку и повернула ключ зажигания.
— Про пистолет — это вы напрасно, — усмехнулась Дежкина, нежно поглаживая пузатый бок колбы.
— А ты хотела, чтобы я рассказала про твой фокус с окурком? — рявкнула Ираида Петровна и сорвала машину с места.
Пятница. 17.29–19.40
Федора Ивановича внесли в помещение караулки и первым делом, в качестве успокоительного лекарства, стукнули кулаком в челюсть.
Дежкин отлетел в противоположный угол и брякнулся на пол.
— Узнаю почерк, — сказал он, сплевывая на пол сгусток крови.
— Жить надоело? — поинтересовался один из молодцев.
— Гады, — произнес Федор Иванович и отвернулся.
Было даже не обидно, а пусто и холодно внутри.
В караулку заглянул молоденький милиционер с оттопыренными ушами, на которых восседала фуражка. Он с любопытством поглядел на Дежкина и спросил:
— Этот, что ли, дебоширил? Может, его забрать на пятнадцать суток? За нарушение общественного порядка?
Милиционеру не ответили, и он потерял к Федору Ивановичу интерес.
Тем временем армейский чин рассматривал документы Дежкина и сокрушенно качал головой.
— В каких войсках служил?
— В пограничных, — буркнул Федор Иванович.
— Вот видишь, в пограничных войсках служил, а честь армии позоришь. Нехорошо получается.
— Ничего я не позорю, сами вы позорите!
— Посадим мы тебя, — доверительно сообщил армейский чин, — и не на пятнадцать суток, даже не надейся. А года этак на два, может, и на три. Будет время подумать, что к чему…
И он вышел, закрыв за собой дверь на ключ.
Федор Иванович пощупал челюсть и пришел к выводу, что обошлось, к счастью, без перелома.
Из-за двери доносились обычные для крупного учреждения звуки: гул голосов, топот ног. Жизнь министерства вновь вошла в привычное русло после нелепого и отчаянного демарша Дежкина.
Внезапно в замке заскрежетал ключ, и на пороге караулки возник высокий, с крупными чертами лица немолодой мужчина со звездой на каждом погоне.
Он внимательно поглядел на Федора Ивановича из-под нахмуренных бровей.
— Ну и арестовывайте! — выпалил Дежкин, не дав вошедшему произнести ни слова. — Ну и ладно! И сажайте! Всех не пересажаете!
Майор молча затворил за собою дверь и, пододвинув стул, уселся напротив незадачливого демонстранта.
— Курить будете? — спросил он.
— Бросил. И вам советую, — соврал Федор Иванович.
— Духу не хватает, — вздохнул майор. — Завидую вам…
— В каком смысле?
— Прочел я как-то, что только цельные натуры имеют достаточно силы воли, чтобы завязать с курением, — сказал майор. — Сам трижды бросал, да только вот до сих пор курю. Огонька не найдется? — спросил он, но спохватился. — Ах, да!
Федор Иванович с отвращением принюхался к исходящему от своего пальто запаху бензина и криво ухмыльнулся.
— Меня Виктор Петрович зовут, Алпатов, — представился майор. — А вас?
— Это допрос? — окрысился Дежкин.
— Не угадали. Я, в общем, случайно здесь… То есть работаю-то я в министерстве, но на другой должности. Я за вами из окна наблюдал…
— Интересно было, смешно?
Алпатов словно не заметил издевательской интонации собеседника.
— У нас подобное редкость. Мало кто осмеливается с плакатами сюда ходить. Даже теперь, когда все можно. Перед собесами — пожалуйста, стоят шеренгами, потому что собес им ничего не сделает… ни плохого, ни хорошего. А с нашей организацией шутки сами знаете, чем могут закончиться.