— А новых дел пока нет…
Она смолкла. Не рассказывать же в самом деле про необъяснимое похищение из троллейбуса и про столь же непонятное вызволение из плена. Или рассказать?
— Ясненько, — кивнул Меньшиков. — А вот у меня есть новость. Семейного, так сказать, масштаба. — Он коротко и отрывисто постучал пальцами по крышке стола. — Представьте себе, Клавдия Васильевна, возвращаюсь я вчера домой после трудового дня… к родным пенатам, так сказать. Сажусь на диванчик вместе с женой и детьми для совместного просмотра телевизора. Вообще-то я эту коробку с экраном не люблю, но когда еще с семьей вот так запросто побудешь, согласитесь.
Меньшиков неожиданно строго посмотрел на Клавдию, и ей ничего другого не оставалось, как кивнуть.
— Вот видите! — словно обрадовался согласию собеседницы прокурор. — Я и говорю: что может быть лучше, чем в кругу семьи провести часок-другой, пусть даже и перед телевизором. Так вот, — продолжал он, и в его голосе внезапно засквозил начальственный металл, — сижу я, значит, с семьей у телевизора: дети, собака, жена… смотрю фильм и вдруг…
— Да-да, — произнесла Клавдия, потому что пауза явно затянулась.
Прокурор холодным взглядом окинул коллегу и так же холодно произнес:
— Вставляют рекламу и начинают рекламировать, извиняюсь, дамские колготки. Пухленькие такие девицы появляются перед тремя мужчинами в нижнем белье и ногами дрыгают. Стыд!
— Кто в нижнем белье? Мужчины? — изумилась Дежкина.
— Мужчины как раз были в смокингах. А вот девицы, те, считай, совсем голые. Мы с женой просто дар речи потеряли. А дети смотрят на все на это. И чему они научатся, я вас спрашиваю? — Меньшиков возмущенно хлопнул в ладоши. — Нагишом ногами дрыгать, а?
— Ну, я в рекламном деле мало понимаю… — начала было Клавдия. — Но мне все это тоже не очень нравится.
— Не очень?! — саркастически переспросил прокурор. — Преклоняюсь перед вашим долготерпением, уважаемая Клавдия Васильевна. А вот у меня такого терпения нет и в помине. На какую программу ни переключишь, — везде голые груди женские, мужики какие-то сквозь очки на женщин смотрят с таким видом, что и мне, тертому калачу, неудобно становится. Это все иностранщина чертова. В наших традициях такого не было.
— Ну почему же? — робко возразила Дежкина и сама себе удивилась: в ее планы не входило противоречить начальству, тем более что телевизионные «женские груди», ежедневно мозолившие глаза с экрана, и ей самой надоели сверх всякой меры.
— Что вы хотите этим сказать? Что в России процветала порнография? — взъерепенился Меньшиков. — Что вы за глупости мне говорите? Вы что, поддерживаете все это безобразие, так надо понимать, а?
— Не поддерживаю, — искренне заверила его Клавдия, — просто запрещать рекламу бессмысленно.
Прокурор с шумным выдохом откинулся на спинку кресла и несколько мгновений сидел молча.
— А я вот что хочу сказать, — наконец нарушил он молчание, — необходим контроль. Это не запретительство какое-нибудь и не возвращение к прошлым временам. Но если в детское время на телевидении показывают, извиняюсь, женские затычки…
— Анатолий Иванович, я вас умоляю! — воскликнула Клавдия, покрываясь густой краской.
— Ага! — воскликнул Меньшиков. — Краснеете? При одном лишь упоминании краснеете! А каково людям, сидя с детьми у телевизора, смотреть на все это?
Дежкина опустила голову. Спорить бесполезно.
— Вы из меня ретрограда не делайте, — продолжал между тем прокурор. — Я не бирюк какой-нибудь. Но должен же быть предел!
— Должен, — бесцветно подтвердила Клавдия.
— Об этом-то и речь! — вскричал Меньшиков. — А вы говорите: «Ну почему же…» У вас, между прочим, серьезное дело сейчас, просто-таки наиответственнейшее! Вы, между прочим, выступаете сейчас защитником нравственного здоровья общества. Почему вы тянете с раскручиванием дела о порнографии на телевидении? Я вас спрашиваю, Клавдия Васильевна…
Дежкина удивленно воззрилась на прокурора.
— Что вы такое говорите, Анатолий Иванович? Я — тяну? Может, вы еще добавите, что я нарочно затягиваю процесс сбора материалов? — На лице Дежкиной было написано столь искреннее возмущение, что Меньшикову пришлось сбавить обороты. — У меня тоже есть дети, и меня, как и вас, заботит вопрос воспитания. Я собираю документы… это не такая быстрая история, знаете ли. И потом, — сказала Клавдия, несколько успокоившись, — у нас до сих пор не существует точного определения, что такое «порнография». Я консультировалась у специалистов. Ни один не смог мне исчерпывающе объяснить, почему, скажем, Венера Милосская — это искусство, а раздетая девица на фотографии — непристойность. Нет-нет, — поспешила заверить она, увидев протестующий жест прокурора, — сама-то я прекрасно понимаю разницу. Но это вопрос моего эстетического чутья, а не юридическая дефиниция.