Личико глядело на Клавдию, будто искало поддержку.
— Извините, мы спешим, — сказала Клавдия, увлекая Веню в гущу толпы. — Некогда нам.
— А как же Ильич? — возмущенно прокричала вслед старушка, как видно, не ожидая от собеседницы, что она ее так быстро покинет. — Задаром ведь продаю Ильича.
Площадь, на которой проводилась манифестация, была до краев забита людьми. Огромное пространство было раскрашено красной материей. Над головами вздымались в небо кумачовые знамена и транспаранты с начертанными на них лозунгами, они волновались на ветру над головами.
Клавдия завороженно читала аршинными буквами писанные слова и казалась помолодевшей. Скинула лет десять, а может, и пятнадцать, и очутилась в году эдак восемьдесят первом. Знакомые лозунги, знакомые песни, но вот лица вокруг…
— Слышь, мать, закурить не найдется?
— А? — Клавдия даже вздрогнула от неожиданности. — Нет, — поспешно ответила она, поглядев на здоровенного верзилу в потертой курточке из плащевой ткани. — Я не курю.
Верзила окинул ее цепким взглядом и стал протискиваться вперед. Дежкина увидела его ссутулившуюся спину.
— Боже мой, — вполголоса произнесла она, — а ведь я жила в этом мире большую часть жизни…
— Не обольщайтесь, — буркнул Подколзин, — вы и теперь в нем живете. Просто название другое, а суть прежняя. Ну что, — сменил он интонацию, — не пора ли заняться делом, как вы считаете?
Не дожидаясь ответа, он принялся расчехлять видеокамеру.
— Вопрос власти — коренной вопрос любой революции, — неслось между тем из громкоговорителей. На площади эхо было уже не столь сильным, и кое-что из речей выступавших можно было разобрать. — Наши идейные противники отрицают силу и мощь марксизьма-ленинизьма, но каждый их поступок подтверждает, что с ленинским великим наследием они знакомы не понаслышке. Вопрос власти вновь стоит на повестке дня, и мы никому не позволим положить его… на лопатки. Гы-ы, — обрадовался собственному остроумию выступающий, — шутка!
В толпе одобрительно зааплодировали.
— От нашей партии и от себя лично я заявляю и гарантирую, что уже на второй месяц нашего правления хлеб в булочных будет по тринадцать копеек, а пенсию будут выдавать регулярно. Ура!
— Урра-а!.. — подхватила толпа.
— Нас пришел благословить отец Федор! — крикнула в микрофон возникшая на трибуне женщина с высокой белокурой прической и красной ленточкой на рукаве. — Поприветствуем батюшку!
— Дети мои, — красивым низким голосом нараспев произнес благообразный старец в рясе, — возблагодарим Господа за дары его, аминь.
— Аминь! — откликнулась толпа.
Клавдия зачарованно озиралась по сторонам.
— Да что это с вами, ей-богу! — в конце концов не вытерпел Подколзин. — Такое впечатление, будто вы только что на свет родились. Ну и ну!
Дежкина ничего не ответила. Она рассматривала участников митинга.
«Мэри, никому теперь не верит Мэ-э-эри!» — твердил радиоприемничек, зажатый под мышкой у толстухи девчонки. Толстуха жевала огромный гамбургер, слизывая с пальцев кетчуп, и пританцовывала на месте.
— Тетенька-товарищ, извините, что обращаюсь, — проскулил выросший перед нею подросток с жадным, просящим взглядом, — извините, что обращаюсь… У меня мама в аварии, папа в больнице, а я с бабушкой на вокзале. Сами мы не местные…
— Отвали, — не дослушав, сквозь зубы процедила девица, и паренек тут же исчез, будто и не было его.
— А я вам говорю: коммунистическая идея жива! — убежденно доказывал соседу тучный седовласый господин в богатом пальто и со шляпой в руках. — Я вам говорю: она жива и побеждает…
Сосед и не думал с ним спорить. Он без стеснения рассматривал стоявшую в трех шагах от него дамочку с ярко-алыми губами.
Дамочке было приятно мужское внимание, но она всеми силами изображала недоступность и делала вид, что целиком поглощена происходящим на трибуне.
— Эй! — крикнул какой-то подвыпивший тип, размахивая руками. — Эй, телевизор, меня сними, я сегодня красивый!
— Если ты сегодня красивый, то какой же ты тогда в другие дни? — буркнул себе под нос Подколзин, к которому и обратился подвыпивший. Вслух же он флегматично произнес:
— От телевизора слышу.
Тип не обиделся. Как видно, он решил, что это такой завуалированный комплимент.
Взвалив камеру на плечо и прильнув глазом к окуляру, Подколзин жадно шарил объективом по толпе. Наблюдая за ним, Клавдия ловила себя на мысли, какие же все-таки дети эти так называемые творческие люди. Подколзин громко сопел, и можно было по этому сопению безошибочно угадать, в какой момент он поймал в кадр нечто любопытное, заслуживающее внимания, и как он рад этому и едва удерживается от того, чтобы гордо не вскричать: «Ах, какой я сегодня прекрасный!» Подобно тому подвыпившему гуляке из толпы.