пирожком.
Развлекательство,
развлекательство,
ресторанное «Эге-гей»
угрожающе резво катится
на эстрады из всех щелей.
Вся бездумщина,
вся цыганщина,
весь набор про сердца на снегах —
это липкая тараканщина
с микрофонами в лапках-руках.
Надо нашему дому очиститься.
Дело будет, товарищи, швах,
если взмоют ракеты космические
с тараканами,
скрытыми в швах.
Больше дусту сыпьте, товарищи,
если пакостно пробрались
тараканы и тараканища
в дом высотный —
в социализм.
1971
«ЗАСТЕНЧИВЫЕ» ПАРНИ
Есть новый вид застенчивых парней;
стесняются быть чуточку умней,
стесняются быть нежными в любви.
Что нежничать — легли, так уж легли.
Стесняются друзьям помочь в беде,
стесняются обнять родную мать.
Стараются, чтоб их никто нигде
не смог на человечности поймать.
Стесняются заметить чью-то ложь,
как на рубашке у эпохи — вошь,
а если начинают сами лгать,
то от смущенья, надо полагать.
Стесняются быть крошечным холмом,
не то чтобы вершиной: «век не тот…»
Стесняются не быть тупым хамлом,
не рассказать пошлейший анекдот.
Стесняются, чья совесть нечиста,
не быть Иудой, не продать Христа,
стесняются быть сами на кресте —
неловко как-то быть на высоте.
Стесняются карманы не набить,
стесняются мерзавцами не быть,
и с каждым днем становится страшней
среди таких застенчивых парней.
1971
ПОЭЗИЯ КАК ШПИОНАЖ
В Пекине жгли мое чучело,
подвешенное шпаньем.
Пламенем надпись крючило:
«Американский шпион».
В Америке жгли мое чучело —
какой двусторонний шаблон!
Надпись не очень-то мучила:
«Красный советский шпион».
А я улыбался насмешливо,
нисколечко не сердит:
поэт — это тот, кто между
двух грязных стульев сидит.
Не удивляясь домыслам
низкого на земле,
я поражался доблестям
близкого мне Е. Е,
В прачечных или в булочных,
впрочем, во все века
поэты — шпионы будущего.
Это оно — их ЧК.
Очень высокого качества
нам сообщил, например,
сведения стукаческие
об Одиссее Гомер.
Ну, а Шекспир всем нациям
верно служил, как пес.
В веке своем, в семнадцатом,
он на двадцатый донес.
Приобретаю навыки.
Расту, как шпион.
Авось, мы потомкам на ухо
чего-нибудь да шепнем…
1968
БАЛЛАДА О ЛАСТОЧКЕ
Вставал рассвет над Леной. Пахло елями.
Простор алел, синел и верещал,
а крановщик Сысоев был с похмелья
и свои чувства матом выражал.
Он поднимал, тросами окольцованные,
на баржу под названьем «Диоген»
контейнеры с лиловыми кальсонами
и черными трусами до колен.
И вспоминал, как было мокро в рощице
(На пне бутылки, шпроты. Мошкара.)
и рыжую заразу-маркировщицу,
которая ломалась до утра.
Она упрямо съежилась под ситчиком.
Когда Сысоев, хлопнувши сполна,
прибегнул было к методам физическим,
к физическим прибегнула она.
Деваха из деревни — кровь бунтарская!—
она (быть может, с болью потайной)
маркировала щеку пролетарскую
своей крестьянской тяжкой пятерней…
Сысоеву паршиво было, муторно.
Он Гамлету себя уподоблял,