в зубах фиксатых мучил «беломорину»
и выраженья вновь употреблял.
Но, поднимая ввысь охапку шифера,
который мок недели две в порту,
Сысоев вздрогнул, замолчав ушибленно,
и ощутил, что лоб его в поту.
Над кранами, над баржами, над слипами,
ну, а точнее — прямо над крюком,
крича, металась ласточка со всхлипами:
так лишь о детях — больше ни о ком.
И увидал Сысоев, как пошатывал
в смертельной для бескрылых высоте
гнездо живое, теплое, пищавшее,
на самом верхнем шиферном листе.
Казалось, все Сысоеву до лампочки.
Он сантименты слал всегда к чертям,
но стало что-то жалко этой ласточки,
да и птенцов — детдомовский он сам.
И, не употребляя выражения,
он, будто бы фарфор или тротил,
по правилам всей нежности скольжения
гнездо на крышу склада опустил.
А там, внизу, глазами замороженными,
а может, завороженными вдруг
глядела та зараза-маркировщица,
как бережно разжался страшный крюк.
Сысоев сделал это чисто, вежливо,
и краном, грохотавшим в небесах,
он поднял и себя и человечество
в ее зеленых мнительных глазах.
Она уже не ежилась под ситчиком,
когда они пошли вдвоем опять,
и было, право, к методам физическим
Сысоеву не нужно прибегать.
Она шептала: «Родненький мой…» — ласково.
Что с ней стряслось, не понял он, дурак.
Не знал Сысоев — дело было в ласточке.
Но ласточке помог он просто так.
1967
ПРОКЛЯТЬЕ ЧЕРНОЙ ПРЕССЕ
Посвящается писакам из «Speccio»,
«Popolo» и им подобным.
Проклятье газетам —
вонючим клозетам!
Проклятье газетам —
бандитским кастетам!
Газетчики,
кто вы?
Вы призраки Гойи?
Вы пишете кровью,
но только чужою.
Считать чепушинкой
привыкли вы,
судьи,
когда пишмашинкой
расстреляны люди.
Вбивайте,
хрустя,
да только уж поздно,
в ладони Христа
авторучки,
как гвозди!
Над горестным прахом
казненных наветами
пусть пишут всю правду:
«Убиты газетами?»
Над всеми поэтами,
что оклеветаны,
«…убиты газетами…»,
«…убиты газетами…».
1965
БАЛЛАДА О БРАКОНЬЕРСТВЕ
Несмотря на запрещение, некоторые рыболовецкие артели ведут промысловый лов рыбы сетями с зауженными ячейками. Это приводит к значительному уменьшению рыбных богатств. (Из газет).
Киношники и репортеры
просто насквозь пропотели,
снимая владыку Печоры —
тебя, председатель артели,
лицо такое простое,
улыбку такую простую,
на шевиотовом лацкане
рыбку твою золотую.
Ты куришь «Казбек», председатель.
Ты поотвык от махорки.
Шныряют везде по Печоре
твои, председатель, моторки.
Твои молодцы расставляют,
где им приказано, сети.
В инязе и на физмате
твои, уже взрослые дети.
И ты над покорной Печорой,
над тундрой, еще
полудикой, красиво стоишь, председатель,
взаправду владыка владыкой.
И звезды на небе рассветном
тают крупинками соли,
словно на розовой, сочной,
свежеразрезанной семге.
Под рамками грамот почетных
в пышной пуховой постели
праведным сном трудолюба
ты спишь, председатель артели.
В порядке твое здоровье.
В порядке твои отчеты.
Но вслушайся, председатель,—