— Безусловно, компьютер сильно помог вам, Роза, — мягко сказал он. — Но не совсем так, как вы предполагали. Несомненно, он не хотел ничего плохого и действовал из самых лучших побуждений. Мы проведем самый тщательный анализ этого эксперимента, и за свою дальнейшую судьбу можете не беспокоиться. Но…
— Разве я неправильно сосчитала? — По щекам девушки медленно катились слезы.
— Боюсь, что нет. В результате должно получиться что-то около восемнадцати тысяч.
Лицо Розы прояснилось, как по волшебству, и она облегченно вздохнула.
— Извините меня, пожалуйста, — сказала она. — Это я виновата. Но мне показалось, что вы просите двадцать семь в сорок пятой степени возвести в пятнадцатую. Ради бога, простите.
Доктор Эссон и его дочь молча уставились друг на друга.
— Я думаю, — слабым голосом сказал доктор Эссон, — что вы сумеете устроиться к нам калькулятором, Роза.
Герберт Голдстоун ВИРТУОЗ[6]
— Сэр!
Маэстро продолжал играть, не поднимая глаз от клавиш.
— Да, Ролло?
— Сэр, я хотел бы, чтобы вы объяснили мне устройство этого аппарата.
Маэстро перестал играть, теперь он отдыхал, вытянув на скамейке худое тело.
Его длинные, гибкие пальцы свободно лежали на клавиатуре.
— Аппарат? — Он повернулся и посмотрел на робота с улыбкой. — Ты имеешь в виду фортепиано, Ролло?
— Машину, которая издает различные звуки. Я хотел бы получить о ней кое-какую информацию. Как она действует? Каково ее назначение? Эти данные отсутствуют в моей оперативной памяти.
Маэстро зажег сигарету.
Он предпочитал делать это сам. Одним из его первых приказов Ролло, когда робота доставили ему на дом два дня назад, был: игнорировать заложенные в него по этому поводу инструкции.
— Я бы не называл фортепиано машиной, Ролло, — улыбнулся он, — хотя в чисто техническом смысле ты прав. Это действительно машина, предназначенная для воспроизведения звуков различной тональности и высоты, как одиночных, так и сгруппированных.
— Я уже усвоил это путем визуального наблюдения, — заметил Ролло своим медным баритоном, вызывавшим легкую тремолирующую дрожь в спинном хребте Маэстро. — Проволоки различной толщины и степени натяжения подвергаются ударам обернутых в войлок молоточков, которые приводятся в движение при помощи ручного управления рычагами, расположенными на горизонтальной панели.
— Весьма хладнокровное описание одного из самых благородных творений человеческого гения, — сухо заметил Маэстро. — Ты превратил Моцарта и Шопена в лабораторных техников.
— Моцарт? Шопен? — Дюралевый шар, служивший Ролло головой, сиял ровным светом и был лишен всякого выражения, его безупречно гладкая поверхность нарушалась только парой оптических линз. — Эти термины не содержатся в моих ячейках памяти.
— В твоих, конечно, нет, Ролло, — мягко сказал Маэстро. — Моцарт и Шопен не для вакуумных трубок, предохранителей и медных проводов. Они — для плоти и крови и человеческих слез.
— Я не понимаю, — загудел Ролло.
— Ладно, я объясню, — сказал Маэстро, лениво выпуская дым из ноздрей. — Это были два человека, сочинявшие и рисовавшие последовательный ряд нот. Ноты эти означали различные звуки, которые потом издавались при помощи фортепиано или других инструментов — машин для производства звуков определенной длительности и высоты. Иногда эти инструменты, как мы их называем, играют или управляются индивидуально, иногда группируются в так называемые оркестры, и в этом случае звуки слышатся одновременно — получается гармония. Иными словами, звуки находятся по отношению друг к другу в упорядочен ной математической зависимости, в результате чего…
Маэстро вскинул руки вверх.
— Боже мой, — воскликнул он со сдавленным смешком, — я никогда не думал, что мне придется читать такую сложную и совершенно бесполезную лекцию, чтобы объяснить роботу, что такое музыка!
— Музыка?
— Да, Ролло. Звуки, которые производит эта машина и многие другие из этой же категории, называются Музыкой.
— А какова цель музыки, сэр?
— Цель?
Маэстро раздавил сигарету в пепельнице. Он сел за рояль и несколько раз согнул и разжал пальцы.
— Слушай, Ролло.
Одухотворенные пальцы плавно скользнули по клавиатуре и начали ткать начальные узоры «Лунного света», нежные и утонченные, как шелковая паутинка. Ролло стоял, выпрямившись неподвижно; флюоресцирующий свет лампы над пюпитром рояля отбрасывал голубоватое бриллиантовое сияние на башенную громаду робота, отражаясь в его мерцающих янтарных линзах.