— Ой, Эм, — всхлипывал он. — Ой, Эм!
Но теперь это уже не были слезы гнева и отчужденности, малыш был с ней, он плакал об общей потере, так что, будь Эм человеком, она бы, наверно, тоже заплакала. Но она лишь погладила его влажные светлые волосы своими неуклюжими, не приспособленными для этого пальцами и сказала:
— Ну, тише, тише… — Но слова эти прозвучали чересчур громко, механически, и она не стала больше ничего говорить, взяла мальчика на руки и принялась покачивать, и он успокоился.
Когда Джей и Элен вернулись с огорода, Эм все еще держала Пола на руках и тихонько его покачивала. Элен ворвалась в комнату с криком:
— Смотри, что у меня есть! Цветок! Настоящий цветок!
— Ш-ш, — прошептала Эм (звук был такой, словно выпустили пар из клапана).
— Ой, можно я его разбужу и покажу мой цветочек? — Она высоко подняла чахлый бледно-желтый цветок.
— Нельзя, — сказала Эм. — Он устал. Не надо мне было заниматься с ним лишний час. — Она обернулась к Джею: — Откуда взялся цветок?
— Он просто вырос, Эм, — ответил Джей. — Я нашел его на грядке среди овощей.
— Это правда, Джей?
Джей помотал головой не потому, что в нем заговорила совесть, нет, просто он знал, что Эм все равно знает правду.
— Я, посадил несколько семян. Один мешок с семенами прохудился, и я нашел семена на полу. От этого не будет никакого вреда, Эм.
— Но мы ведь уговорились, что не будем ничего такого трогать. Мы ведь не знаем, к чему это может привести.
— Ты напрасно волнуешься, Эм. Прежде чем их посеять, я прочел целую книгу. Мне казалось, наших малышей надо чем-нибудь порадовать. У них так всего мало…
— А тебе не кажется, что их пора укладывать спать? — предостерегающе сказала Эм. Она заметила, что Элен спрятала свой жалкий цветочек за спину.
— Конечно, конечно, — согласился Джей. — Но насчет этих семян, Эм. Мне казалось, нам стоило бы…
Он запнулся. У обоих роботов не было ничего похожего на лицевые мускулы, которые помогли бы им выразить что-то без слов. Но по тому, как смотрела на него сейчас Эм — набычившись, в упор, блестящими глазами, — он понял, что лучше не продолжать.
— Ладно, Эм. Давай я возьму мальчика. Идем, Элен. Пора спать.
Но Элен не двинулась с места. Она смотрела на Эм.
— Можно, я оставлю себе цветок, можно, Эм, да?
— Конечно, можно, Элен, — после минутного колебания ответила Эм. Если от этого и будет вред, теперь уже ничего не поделаешь. — Я налью в стакан воды, и ты поставишь его около своей кроватки. Согласна?
— Ой, спасибо, Эм, спасибо тебе!
Девочка кинулась к Эм, обхватила ее за ноги. Эм осторожно приподняла ее и подержала на вытянутых руках, не то Элен непременно станет ее целовать: она проявляет свои чувства с большим жаром, чем Пол. И при мысли, что вместо матери дети только ее и могут целовать — холодную, жесткую, металлическую, — Эм особенно остро почувствовала свою несостоятельность. Полагалось ей это чувствовать, нет ли, кто знает, но она чувствовала это, и не в первый раз.
Она поставила Элен на пол и увидела по ее лицу, что девочка разочарована. Так случалось всякий раз, как Эм охлаждала ее детски непосредственные порывы. Но взгляд, каким Элен посмотрела на нее, уходя за Джеем, был для Эм совершенной неожиданностью.
Эм долго смотрела ей вслед. И когда вернулся Джей, она все еще стояла в той же неудобной позе, совсем не так, как стоял бы человек. Джей сел, и она тоже села напротив него. Привычку сидеть они тоже переняли у людей и не отказались от нее, когда людей не стало.
Джей беспокойно пошевелился.
— Элен не захотела, чтобы я читал ей перед сном сказку, — сказал он.
— Вот как? — отозвалась Эм.
И оба надолго замолчали.
— Эм, — заговорил наконец Джей, — ты очень на меня сердишься? Из-за этих цветов?
— Просто я считаю, что ты дурак, — ответила она — Нам нельзя идти на такой риск. Микробы, споры… Все это новое, мы понятия не имеем, чем оно грозит.
— Но ведь мы от всего сделали им прививки. Неужели ты не помнишь, Эм? Помнишь, я их держал, а ты колола?
— Да замолчи ты, — сердито оборвала Эм.
Конечно, она помнит. Разве это можно забыть? В те первые годы надо было запомнить столько прощальных, торопливых наставлений. Как пеленать и купать младенцев руками, которые совсем не предназначались для такой работы. Как нянчить их, когда они хворают, несмотря на все прививки. Как учить тому, чему никогда не учился сам, потому что тебе эти знания либо вовсе не были нужны, либо их запрограммировали с самого начала.
У робота не может быть нервного расстройства, ведь робот устроен иначе, чем человек. Но роботу вряд ли по силам воспитать человеческого детеныша, думала Эм. Перед ее мысленным взором снова и снова возникала одна и та же страшная фантастическая картина: она не выдерживает напряжения и взрывается, и во все стороны летят винтики, пружины, синтетические клетки ее искусственного мозга.
Именно эта картина привиделась ей сейчас и смутила ее и напугала.
Джей совсем другой. После того как она его выбранила, он сидит и молчит, как деревяшка. Ей вспомнились первые дни, самые первые, еще до того, как на их плечи лег тяжкий груз ответственности.
Как тогда было беззаботно! Люди, например, обращались с ними, будто они мужчина и женщина. А ведь это простая случайность, что Джею выпало мужское имя, а ей — женское. Он модель более ранняя, оттого и получился более громоздкий, неуклюжий, топорный; она же складненькая, меньше ростом, проворнее и вообще сделана куда изящнее. И голос у нее не такой грубый. И главное, чутье тоньше, вся повадка, и она гораздо больше склонна тревожиться. Это он, а не она пытался подражать людям в их шутках, пытался уразуметь, что же их смешит, неуклюже танцевал, стараясь их развеселить, когда все они приуныли. А она тем временем научилась стряпать, хотя это вовсе не входило в ее обязанности, так же как танцы — в обязанности Джея.
Находясь среди людей, они мало-помалу научились держаться как супружеская пара: он нет-нет да и принимался хвастать, что он старше и опытнее, она же лукаво намекала, что это ему не прибавило мудрости. А с тех пор как на корабле не осталось ни одного взрослого, он заботился о том, чтобы детям жилось повеселее, она же пеклась о их безопасности.
И как всякая жена, которая знает, что она умнее мужа, она давала это ему понять не слишком часто. Но сегодня разговора не миновать.
— Если с ними что-нибудь случится, мы останемся в одиночестве. Ты, я думаю, просто не понимаешь, какой у человека хрупкий организм.
— Да нет, Эм, я понимаю.
— И речь идет не только о их теле, — продолжала она, не слушая. — Книжки для чтения тоже надо выбирать с умом.
— Ну что я такого сделал?
— Не надо читать им рассказы про детей, у которых есть что-то, чего мы им дать не можем. Лучше читай сказки.
— Но сказок ведь не так уж много. Они уже все их знают наизусть. И вообще, раз люди держали эти книжки, значит, они для детей не вредные. Разве я не прав?
— О-хо-хо! Хотела бы я знать, что творится в твоей квадратной башке? Неужели ты сам не понимаешь, что, если бы их родители были живы и могли сами им все растолковать, это было бы совсем другое дело?
— Ну да, конечно. Просто я не подумал, что…
— А ты думай, — резко оборвала Эм.
Джей опустил глаза.
— А я думаю, — сказал он, помолчав. Потом поглядел на нее и сказал: — Я, например, думаю, что скоро нам придется им сказать. Сказать правду.
Эм вдруг испугалась.
— Почему ты заговорил об этом сейчас? — спросила она.
— Да просто они иногда говорят не так, как раньше. И спрашивают про большую дверь, и так по-особенному на нее смотрят. Вот я и подумал…
— Да, верно, — сказала наконец Эм. — Но мне страшно. Как-то они это примут, вдруг это знание им повредит?
Долгие минуты прошли в молчании. Потом Джей предложил: