Май в полицейском государстве
Реквизит к шествию мы готовили в помещении КПСС на Тверской. Изготовили двусмысленный баннер «Путин плохо кончит!» и закупили в ближайшем книжном несколько больших портретов президента. Понятное дело, брали самые дешевые.
Само шествие прошло на удивление мирно и спокойно. Наша колонна вновь сделала остановку напротив Красной площади. Нет, в этот раз мы и не планировали прорываться. После прочтения клятвы бойца АКМ зажглись фаера, которыми подпалили те самые портреты гаранта конституции. Под скандирование «Путин, пошел вон!» они истлели, и мы спокойно дошли до места митинга. С трибуны звучал Харчиков, но не в записи, а вживую. «Даешь референдум, даешь!» — зажигал под практически дискотечный музон бородатый жидоед. Мы с Яриком угорали под эту композицию и пообещали друг другу найти ее, как только доберемся до компьютера. Подошел какой-то рыжий парень и спросил, как к нам вступить. Я подробно объяснил, после чего он поинтересовался, есть ли у нас с собой арматура. Получив логичный отрицательный ответ, он посоветовал в следующий раз брать ее с собой. Это начинало понемногу задалбывать. Цезарь уже выступил с трибуны, и пора было понемногу сворачиваться. Не знаю почему, но я зачем-то снял пасамонтану, в которой прошагал все шествие, и положил ее в пакет с барабаном. Начинаем двигаться к выходу, и тут меня вдруг выдергивает дюжий ОМОНовец. Первым это замечает Жека и начинает отбивать меня изо всех сил. Я тоже упираюсь как могу, но жлоб в форме держит меня за хвост, практически намотав его на руку. Ему на помощь приходит не менее крупный опер. Меня чуть ли не но земле куда-то тащат, Жеку уносят в другую сторону. Мельком вижу и Степу в таком же положении. Меня заталкивают в оперскую тачку, где уже сидит Кудрявый. Рядом плюхается здоровенный опер и со словами «Ну че, Маугли, где маска?» заряжает по физиономии. А маски-то у меня и в самом деле уже нет, о чем совершенно честно и говорю. Я понимаю, что никакие пиздюли ее сейчас не материализуют, опер — упорно отказывается верить. Так и едем до Тверского отдела.
В то время еще не было особого отдела по борьбе с экстремизмом, а занимались нами сотрудники РУБОП, вероятно, отдыхая таким образом от борьбы с реальными преступниками. С активистами они обращались как с бесправными уголовниками. Запросто могли применить пытки, выбивая показания. С этим знанием мы с Лехой вошли в отдел. Там нас по очереди заводили в оперскую и всячески пытались кошмарить. До жестких пыток не дошло, преимущественно давили морально. При моем допросе откровенно перегнули палку в плане гонева, рассказав, что отправили одного знакомого нацбола служить на подводную лодку. Им было невдомек, что я с ним виделся буквально пару дней назад, но я сделал вид, что повелся, хотя про себя уже понимал, что просто берут на пушку. Спрашивали в основном, кто жег портреты. Я объективно этого делать не мог, ибо руки были заняты мегафоном. Но и ни про кого говорить не собирался, выдав нечто в духе «не знаю, ничего не видел». Мне не поверили и увеличили агрессию. Лехе было еще хуже, ибо он к сожжению был причастен, но выдал нечто в духе «возможно, случайно наступил на портрет». В завершении моего допроса тот самый крупный опер из машины выдал, что на меня завели административное и уголовное дело. Это звучало странно и нелогично, но у меня возникли определенные опасения. На купленных нами сиротливых портретах бледный лик Путина был запечатлен на фоне флага с гербом. И если от флага в кадр попали только две полосы, то герб оказался виден целиком. Поэтому в теории «Надругательство над государственным гербом» могли и впаять. В какой-то момент начал суетиться начальник ОВД. На нас заполнили протоколы по административной статье 19.3 (неповиновение сотруднику полиции) и выдали повестки в суд на 3‑е мая, с этим практически выпихнув из отдела на улицу.
А там нас ждал приятный сюрприз. Встречают и обнимают товарищи. Рядом с ними довольно внушительная группа поддержки с митинга. Какая-то бабушка вручает мне шоколадку. И, что самое главное, рядом с генеральной прокуратурой стоит баррикада. Очень простенькая, из ограждений и еще какого-то подручного материала. Первая в моей жизни, но не последняя. Это был крутой, метафизический привет из Парижа 68‑го.