Комсомолец. Часть 3
Глава 35
Советская больница оказалась не столь ужасна, как мне представлялось раньше. Почему-то ожидал увидеть в ней полную разруху. Но очутился примерно в тех же условиях, в каких восстанавливался после операции в двухтысячных (тогда две недели провёл в хирургическом отделении). Меня поначалу напрягало отсутствие тех же одноразовых шприцев. Но потом усомнился — применяли ли их сейчас в Европе. И отличаются ли нынешние платные клиники Западной Европы от советских больниц чем-либо, кроме сервиса. Но если и отличались, то для меня, простого советского студента, эти отличия были всего лишь забавной информацией.
Проблем с вещами я не испытывал. Благодаря Пимочкиной. Прежде чем на меня обиделась, Света вручила мне купленное её родителями бельё. Рассказала, что мама запретила ей ехать в общежитие за моими вещами (у меня при этих словах усилилась боль в груди: представил реакцию комсорга на обрез в моём чемодане). Но родители Пимочкиной согласились с мнение дочери о том, что мне понадобится в больнице чистая одежда. А так как после признания Бобровой считали меня Светиным спасителем — не пожадничали, купили ворох мужских трусов и маек. Они же подарили мне полосатую пижаму — чтобы я в больнице не выделялся.
С соседями по палате мне повезло. Оба мужика оказались неразговорчивыми, с расспросами не лезли, не донимали рассказами. Всё больше спали. Даже днём то со стороны одного соседа, то от кровати другого доносилось похрапывание. И оба потом жаловались врачу, что плохо спят ночью. Рана на груди заживала. Побаливала, но я привык к подобным ощущениям (уже достиг в прошлой жизни возраста, когда постоянно что-либо болело). И мучился в больнице не от боли, а от скуки. С тоской вспоминал ноутбуки и смартфоны будущего. Здесь, в палате, их отчасти заменяли советские газеты (моим соседям их приносили ежедневно).
Вновь нанесла визит ко мне в больничную палату следователь. Обрадовался её визиту: всё ж какое-то разнообразие в общении. При виде людей в погонах моё сердце не сжималось в испуге. А следователь показалась мне женщиной интересной. Я с показной охотой отвечал на её вопросы, мимоходом забрасывая дамочку комплиментами. Понимал, что выгляжу для неё сопливым мальчишкой. Но я и не ставил перед собой цель вскружить служительнице закона голову — просто развлекался. Точно так же, как при общении с медсёстрами и санитарками: допускал лёгкий флирт и шуточки, поднимавшие и мне, и женщинам настроение.
Вслед за следователем заглянула в хирургическое отделение и Даша — Дарья Степановна Кирова. Показалась мне похожей на каплю ртути: ни мгновения не стояла на месте спокойно. Пришла под вечер, вручила мне пачку печенья «Юбилейное» и яблоко (похожее на то, какие мы ели у Бобровых). Заявила, что часто проведывает «своих бывших подопечных». Расспросила меня о самочувствии — что говорил о моём состоянии лечащий врач, не поинтересовалась. В этот раз она показалась мне весёлой и жизнерадостной. Ни словом не обмолвилась о встрече со мной в погребе Зареченского каннибала.
После той ночи, когда я очнулся в палате, Королева меня пока не проведывала. Я вглядывался в лица санитарок хирургического отделения: надеялся увидеть хитрых прищур глаз Нежиной. Рассмотрел много симпатичных мордашек. Но незнакомых. Пока разыскивал Королеву, перезнакомился со всеми санитарками и медсёстрами в отделении. А с некоторыми и пофлиртовал — полушутя. Не решился подмигивать только старшей медсестре: уж очень та грозно на меня зыркала (да и выглядела она постарше моего реального возраста — годилась мне если не в матери, то в старшие сёстры).
Поинтересовался, когда Альбина Нежина заступит на смену — у её коллег. Благодаря необычной для нынешних времён причёске девушки, описать её внешность не составило труда — сообразили, о ком я спрашивал даже те, кто не знал Нежину по имени. Узнал, что Королева в больнице не работала (официально). Хотя девушку тут знали многие, если не все. Потому что здесь трудилась её мама. Но не в хирургическом отделении, а в терапии. И чаще всего Нежина-старшая работала в ночные смены (причины этому называли разные, часто противоречившие друг другу). Альбина иногда подменяла мать — с разрешения заведующего отделением.
Наслушался я и о причинах этих «подмен».
— А вот как поколотит Тамарку сожитель, так дочка вместо неё и приходит, — сообщила мне словоохотливая санитарка, намывая в нашей палате пол.
Она же мне рассказала, что «сожитель» регулярно поколачивал Тамару Нежину. Что «живут они не расписанные». Что сошлась мать Альбины с «этим бандитом» два года назад — через три года после того, как пропал без вести её «законный» муж, отец Альбины.
— Не могла подобрать себе нормального мужика — работящего, — говорила женщина. — Ведь симпатичная же баба! Даже сейчас, в свои сорок. Знал бы ты, сколько за ней мужиков пытались ухаживать! Так нет, приютила у себя этого алкаша и душегуба. Да ещё и позволяет ему над собой издеваться!..
По словам санитарки, мать Альбины ни разу не жаловалась на буйного сожителя в милицию. Всем говорила, что получала травмы случайно, по собственной невнимательности. Хотя «вся больница знала», что «лупасил» Тамару «этот её уголовник».
— Как напьётся, так обязательно врежет ей, — просвещала меня санитарка. — А пьёт он часто. Вот и ходит Тамарка с опухшей рожей. Пудрит лицо — прячет побои. Будто все вокруг слепые — пудрой многого не спрячешь. Ну а когда ей совсем уж… сильно достаётся, то отправляет вместо себя на смену Альбинку.
По словам санитарки, Нежина-старшая давно и стойко терпела пьяные выходки своего сожителя. Никому не жаловалась. Не обращалась за помощью к милиционерам. Потому что «влюблена в него, дура»; боялась, что «тот снова попадёт в тюрьму».
— А по мне, так туда ему и дорога, — завершила рассказ санитарка.
Я посчитал не лучшей идеей бегать по вечерам в терапевтическое отделение на поиски Королевы. Да и не видел смысла навязывать Альбине своё общество. Особенно здесь, где проблемы её семьи обсуждал едва ли не весь персонал. Но снова отметил (как и при визите к Нежиной), что сложившиеся у меня в голове представления о Королеве никак не вязались с тем, что я слышал о её семье в больнице и видел у Альбины дома. Очень уж не стыковался образ Альбины Нежиной той информации, что я раздобыл вне институтских стен. Модные наряды Королевы никак не соответствовали видимому благосостоянию её семьи.
Вслед за следователем вновь появилась Пимочкина. Случилось это в субботу днём, тридцать первого января. Света вошла серьёзная, с тяжёлыми сумками в руках. Принесла она и свой любимый запах духов — тот быстро распространился по палате. Поинтересовалась моим самочувствием. Смотрела при этом мне в глаза, будто пыталась уличить во лжи. Сообщила, что я выгляжу «уже лучше». И высыпала на меня ворох своих путаных рассуждений. Я слушал девушку, лёжа на кровати. Разглядывал раскрасневшееся лицо комсорга. Думал о том, почему так много сложностей сами для себя придумывали женщины.
Света объявила, что «много размышляла о нашем прошлом разговоре». Признала, что поддалась эмоциям, когда ушла от меня «тогда» столь поспешно. Просила простить её «недостойное» поведение. Заявила, что каждый человек имеет право любить того, кого хочет. И что «нельзя уподобляться таким, как Боброва» — «наказывать людей лишь за то, что их желания не совпадают с твоими». Проговаривала она это, вытянувшись по струнке рядом с моей кроватью — будто зачитывала стихотворение, стоя около новогодней ёлки. Мои соседи по палате перестали храпеть, рассматривали комсомолку с любопытством и интересом.
Говорила Пимочкина громко, много и торопливо. Как о наболевшем. Я быстро потерял нить её рассуждений. Но время от времени кивал — соглашался с её словами. Потому что не соглашаться не мог: уж очень зажигательной получилась у комсорга речь. Заметил, что соглашался с ней не только я — время от времени подобно мне клевали носами и мои соседи. Света нисколько не смущалась их присутствия. Не уверен, что она вообще их замечала. Пимочкина торопливо выплёскивала на меня поток информации, будто та жгла её изнутри. И девушка стремилась поскорее от неё избавиться.