— Займи денег, пионер, — повторил Кузин. — Я ж вижу, что рваные у тебя есть. Даже Альбинке вон что-то припёр — не пожадничал.
Он указал на мою сумку.
— С хорошими людьми нужно делиться, пионер, — заявил Сан Саныч. — Не жмись — отслюнявь троячок. Стипендию, небось получаешь. Так что делись.
Кузин скрестил на груди руки, следил за мной мутным взглядом. Он не отходил от входной двери, будто своим телом преграждал мне путь из квартиры. Явно пребывал навеселе. Но пьяным в стельку мужчина не выглядел. И крепко стоял на ногах (пусть и босиком). Я помнил, как легко оттеснил его с пути. Ни на миг не усомнился, что смогу дать этому алкашу отпор — если захочу. Здоровяком Сан Саныч не выглядел. Но и хилым мальчишкой не казался… как я. Однако, в отличие от Кузина, я был трезв и уверен в себе. И хорошо понимал, зачем явился в эту квартиру. «Повезло мужику, что мне не вернули кастет, — подумал я. — А то не удержался бы сейчас — подправил бы этому козлу физиономию».
— Иди нахрен, урод, — проговорил я (тихо, но чётко).
В комнату Альбины я не вошёл. От порога бросил пакет с конфетами на кровать (он приземлился между листами миллиметровой бумаги, повалился на бок, просыпав на покрывало несколько карамелек), туда же метнул и пачку с чаем — та кувыркнулась по покрывалу, повернулась к входу этикеткой со слоном. Я скомкал тряпичную сумку, сунул её в карман пальто. И повернулся лицом к Кузину. Тот смотрел на меня широко открытыми глазами. Не усмехался. Выглядел удивлённым.
— Что ты сказал, сосунок? — спорил он.
Я объяснил ему, куда именно его отправил. Сделал это подробно (даже слишком). Говорил негромко — чтобы меня расслышал только Сан Саныч, но ни в коем случае не соседи Нежиных. Описывал позы, какие советовал принять Кузину. Подумал, что тот всё же недостаточно трезв для понимания моей речи: уж с очень глупым выражением на лице сожитель Тамары Нежиной выслушивал мои объяснения. Мои намёки на нетрадиционную сексуальную ориентацию Сан Саныча явно не доходили до его замутнённого алкоголем сознания.
— В общем, что пытаюсь тебе объяснить, мужик, — сказал я. — Пид..ас ты, Сан Саныч. Или этот… как там у вас говорят… петух — вот!
— Что ты сказал?!
Я покачал головой. Не ожидал от «эсэсовца» подобной заторможенности — Кузин в прошлый раз не показался мне тугодумом. По спине скатилась капля пота. В доме Нежиных не экономили на отоплении. Я простоял в прихожей не больше минуты, но уже вспотел. Именно от жары, а не от волнения: был на удивление спокоен. Всё же решился — снял шапку. Сунул её подмышку, смахнул со лба влагу. Наблюдал за тем, как наливались краской щёки Кузина (не скулы, не уши — именно щёки).
— Тебе повторить всё? — спросил я. — Или хватит сокращённой версии?
Ухмыльнулся — максимально нагло и вызывающе. Представил, как выглядела бы моя ухмылка, будь я сейчас в своём прежнем теле. Тогда бы подобный номер с Кузиным точно не сработал — Сан Саныч сам бы повторил всё вместо меня. И сделал бы это максимально вежливо и подробно — сомневаюсь, что он среагировал бы иначе на размер моих кулаков (тех, прошлых): проверял на подобных ему моральных уродах неоднократно. А вот нынешние мои кулаки не должны были его испугать.
— Друзья и знакомые называют тебя Шурочкой, — начал я рассказ. — Потому что Александр — это мужское имя, тебе оно не подходит…
Говорил спокойно и уверенно, глядя Сан Санычу в глаза. Добавил в голос писклявых ноток, чтобы речь моя звучала с минимумом угрозы и максимально обидно. Сутулился и «нервно» шевелил пальцами на руках — показывал Кузину «неуверенность и беззащитность». Мои слова звучали тихо и монотонно. Я говорил неторопливо, чтобы каждая фраза доходила до затуманенного алкоголем разума Сан Саныча. Боролся с зудом в носу — чувствовал: вот-вот чихну от табачного дыма.
— …Ну а по вечерам ты надеваешь платьице своей подруги и прогуливаешься по кварталу — надеешься своей тощей жопой приманить ухажёров…
Кузин шагнул ко мне резко, стремительно, будто профессиональный боец. Без крика и ругательств. Только скрипнул паркет под его ногами. Ни вздохом, ни взглядом Сан Саныч предупредил о своём рывке. Смотрел на меня, скрежетал зубами. И вдруг уже сократил расстояние между нами за — доли секунды. Ударил без замаха. Целил мне кулаком в глаз. Я не ожидал от него подобной прыти. А потому от удара увернулся — лишь ощутил движение воздуха около своей скулы.
— И это всё, что ты можешь? — выдал я шаблонную фразу из киношных боевиков. — Еле ноги переставляешь. Алкаш. Руками машешь, как девчонка. Ты бы ещё попытался мне глаза выцарапать… петушара.
Следующий удар не стал сюрпризом. Я бессовестным образом подставил под него физиономию Саши Усика — решил, что новые шрамы её хуже не сделают (а может даже украсят). Кузин и тут оплошал. Врезал мне сбоку в челюсть — нокаут у него не получился, да и нокдаун тоже. Встреча с его кулаком звоном отозвалась у меня в голове. Но не принесла для моих нужд ни капли крови. Я отшатнулся, отошёл от стены (врезаться в неё затылком не планировал). Провёл по лицу ладонью: убедился, что цель не достигнута.
— Да ты и бить не умеешь, Шурочка, — прошипел я. — Хватит уже меня за лицо лапать и наглаживать. Я в твои девичьи забавы играть не намерен.
Кузин стёр со своего лица улыбку. Выдохнул в мою сторону ругательства и спиртовой запашок. Снова ударил. Бил без затей — кулаком в нос. Вот только рассчитывал, что я отклонюсь. Я же шагнул ему навстречу. И удар превратился в толчок. В удачный толчок. В болезненный. Но не это главное. Из моих ноздрей брызнула кровь! Яркая, густая. Полила на губы и на подбородок. Я ощутил на языке её солоноватый привкус. Увидел кровавые капли поверх синих линий на груди Сан Саныча. И потёки крови на своей рубахе.
«Испачкал пальто», — всплыла в голове печальная мысль. Я запоздало сообразил, что, прежде чем принялся дразнить Кузина, должен был снять верхнюю одежду. Подозрительным бы этот момент потом не выглядел. Не пришлось бы нести в химчистку пальто. Сдул с губ кровавые брызги — угодил рубиновыми каплями в лицо Кузина. Мужчина пошатнулся, как от удара — размазал кровь по своим щекам. Я заметил, что выронил шапку. Та откатилась к входной двери, словно боялась, что позабуду её в квартире Нежиной.
В этой новой жизни меня ещё не били (если не считать встречу с Горьковским душителем). И уж точно не молотили по моему лицу с таким остервенением, как это делал Кузин. «Эсэсовиц» уверовал в безнаказанность. Размахивал руками, точно мельница лопастями. И целил мне не только в лицо — дважды врезал по уху, расцарапал мне ногтем кожу на лбу. Я принял на себя пять ударов (считая первое попадание в нос — шесть). Решил, что этого вполне достаточно. Шагнул в сторону — подсечкой повалил Сан Саныча на пол. Ухмыльнулся ему в лицо.
— Ты ещё и еле на ногах стоишь, балерина.
Кузин встал на четвереньки.
— Ну всё, пионер! — сказал он.
Сунул руку в карман.
— Ты договорился.
Сан Саныч извлёк из кармана складной нож. Большим пальцем ловко открыл его. Раздался тихий щелчок. Короткий клинок блеснул в свете тусклой жёлтой лампы. Взглянул острым кончиком на мои ботинки. Я едва сдержал желание сплюнуть кровь на паркет, проверил языком, не пострадали ли зубы (повреждений не обнаружил). Наблюдал за тем, как Кузин неторопливо и неловко поднялся на ноги. Он не спускал глаз с моего лица. Улыбался. Сжимал в кулаке чёрную рукоять. Грудь его часто вздымалась, будто после бега.
Сан Саныч медленно приподнял руку, направил острие ножа на мою шею.
— Сейчас я отрежу тебе язык, пионер, — пообещал он.
«А это уже другая статья, более весомая, — подумал я. — Но и другие риски». Смотрел на нож в руке Кузина, прикидывал варианты дальнейших событий. С ножом на меня бросались трижды — в прошлой жизни (дважды — если не считать ту выходку моей бывшей жены). В память о тех событиях я до старости хранил на теле шрамы (оставила метку на моей руке и жёнушка). Но серьёзной угрозой для моего здоровья те случаи не обернулись. Не переживал за свою жизнь я и сейчас, пусть и был теперь не двухметровым детиной.