Расстояние между нашими животами вдруг сократилось. Грудь девушки второй раз за сегодняшний день прижалась к моей. Только теперь — не по моей вине. Я в удивлении вскинул брови. Ощутил на губах тепло чужого дыхания. Посмотрел в широко распахнувшиеся глаза Пимочкиной. Рассмотрел в них испуг и… решимость. Не успел поинтересоваться у комсорга, почему она разговаривала обо мне с отцом. Потому что музыка смолкла. А громкий голос именинницы позвал нас пить чай.
За время танцев хмель выветрился из голов студентов. Вновь вспыхнул верхний свет. Ольга и Пашка разомкнули объятия («Мы просто танцевали»). Столы снова переместились в центр комнаты. Праздник вернулся в изначальное «пристойное» русло.
Пили чай. Ели торт. Вновь поднимали лишь «правильные» темы.
Именинница похвасталась, что родители подарили ей на восемнадцатилетие новый фотоаппарат («Зенит-Е — представляете?!»).
Славка Аверин рассказал о том, как у дружинников проходили вечерние патрулирования улиц (они с Пашей Могильным уже обзавелись значками, повязками и «корочками» народной дружины), поведал нам несколько занимательных историй.
А избегавшая смотреть мне в глаза Света Пимочкина рассказала, что не так давно милиция арестовала её соседа: тот оказался преступником.
— Ну… почти соседа, — сказала она. — Он жил на нашей улице, через несколько дворов от нашего…
Именно рассказ Пимочкиной я прокручивал в голове, когда вернулся из женского корпуса и с ещё мокрыми после душа волосами завалился на кровать. Сегодня, во время вечернего чаепития Света рассказала о том, что в прошлые выходные подслушала разговор отца с пенсионером, живущим в тридцать шестом доме по улице Александра Ульянова. Тот жаловался её папе, что милиция недавно привлекала его в качестве понятого — он почти два дня проторчал в огороде своего соседа, наблюдал за тем, как из грядок выкапывали не овощи, а «самые настоящие» человеческие кости.
«А мне он казался таким хорошим человеком! — сказала комсорг о Рихарде Жидкове. — Я и представить не могла, что он способен… сделать такое!»
«С Каннибалом — всё, — подумал я. — Комсомолец всё ещё под моим контролем. Кто там на очереди?»
— Гастролёр, — прошептал я.
Вспомнил о лежавшем в чемодане под кроватью обрезе. «Пять патронов. Этого хватит», — промелькнула в голове мысль. Даже мысленно не стал уточнять, для чего именно «хватит» винтовочных патронов: не позволял себе усомниться в правильности принятого решения. Не разрешил себе нырнуть в пучину сомнений. Уставился на покрытый трещинами потолок и попытался воскресить в памяти всё, что знал о Гастролёре: и собранные Людмилой Сергеевной Гомоновой в отдельную папочку сведения, и то, что я узнал об этом известном на всю страну маньяке из роликов и статей в интернете.
Глава 20
О Горьковском душителе (так Гастролёра называли журналисты) я помнил многое… но в то же время, очень мало такого, что действительно могло быть полезным для моей цели. А цель я себе поставил простую, как и в случае с Каннибалом: сделать так, что бы маньяк больше не мог убивать. Но в этот раз решил пойти по «простому» пути — лишить преступника жизни. Не задавался известным вопросом: «Тварь я дрожащая или право имею». Потому что в случае с Горьковским маньяком у меня не было сомнений в его виновности. Как и в том, что я обязан помешать ему убивать людей в будущем. «Дрожащая или нет — это уже дело десятое. Надо, Димочка. Надо».
Решил, что застрелю Гастролёра из обреза Рихарда Жидкова. Наличие огнестрельного оружия упростило мою задачу. Теперь мне не придётся разыгрывать сцены с «мальчиком из Каплеевки», втираться преступнику в доверие. Да и не буду ломать голову над тем, как доказывать виновность маньяка советским милиционерам. Прошлым жертвам Горьковского душителя помочь я не мог — только предотвратить будущие убийства. А значит, несколько выстрелов в спину и в голову маньяка прекрасно решат проблему. Стрелять в людей мне в прошлой жизни не доводилось. Но в случае с Гастролёром не сомневался: смогу.
Белезов Эдуард Иванович (имя маньяка я запомнил хорошо) проживал в городе Горький, который в прошлом и будущем называли Нижним Новгородом. Нюансы его детства и трудовой биографии моя память не сохранила. Зато я точно помнил, что в тысяча девятьсот семьдесят пятом году Белезов признался (признается?) в двадцати шести убийствах, в том числе и том, что совершил в Зареченске (а о скольких он «позабыл»?). Все его жертвы — молодые симпатичные женщины. Маньяк выбирал их именно по внешним данным; выслеживал, душил и насиловал. На протяжении девяти лет. Пока не попал в устроенную горьковскими милиционерами ловушку.