«Кого-то ждёт», — отметил я. Памятник Великому поэту комсорга не заинтересовал. Девушка лишь пару раз задела его взглядом. Она всматривалась в другую сторону. Из засады за постаментом я видел её профиль (очень даже симпатичный: не зря им любовался Слава Аверин). Девушка тянула короткую шею — смотрела в том направлении, откуда пришла. Помахивала варежками, пританцовывала на месте (скрипела снегом): то ли замёрзла, то ли не могла спокойно стоять от нетерпения. Света показалась мне взволнованной, но не испуганной. Снежинки блестели на её меховой шапке и на пальто.
Усомнился, что по пути в парк Пимочкина думала о маньяках. Застывшая на её лице мечтательная улыбка намекала: девушка предвкушала приятное событие — вовсе не удар молотком по голове. Почувствовал укол ревности. И тут же прислушался к своим чувствам. Нет, влюблённости в комсорга я в себе не обнаружил; и всё ещё не смотрел на Пимочкину, как на половозрелую женщину. Но тот взгляд, которым девушка всматривалась в темноту, мне не понравился. Потому что с таким радостным нетерпением Света дожидалась точно не меня. «А это уже жадность, Димочка, — подумал я. — И сам не ам, и другому не дам. Угомонись».
Сообразил вдруг, что ревную неизвестного товарища к Светлане не как её бывший возлюбленный. А как строгий папаша. Словно она если и не моя дочурка, то точно — любимая племянница. И я собирался строго присматривать за её ухажёрами (Слава Аверин — не в счёт: ещё один племянничек). Не позволю её обижать (и уж тем более — бить по голове молотком). Я придвинулся ближе к постаменту, постарался слиться с ним в единую тень. Следил за Светиным лицом: именно по его выражению хотел заранее узнать о том, что приближался посторонний. Или же понять, что она заметила того, кто заманил её поздно вечером в безлюдный парк.
Вместе с Пимочкиной дожидаться завершения вечера стало не столь одиноко (пусть девушка и не подозревала о моём присутствии, но я-то её видел). И тревожно. Потому что само Светино появление у памятника Пушкину намекало: события того, частично известного мне будущего, повторялись в точности. Старшая сестра Людмилы Сергеевны Гомоновой явилась в то же время и в то же место, где и когда она погибла в другой реальности, пока остававшейся будущим. «Чужим будущим, — мысленно произнёс я. — Наше будущее станет иным. А любитель махать молотком составит в тюрьме компанию Каннибалу и Гастролёру».
Пимочкину убили до полуночи, вспомнил я. Значит, убийца вот-вот появится. Комсомолец уже здесь. Но без молотка. Да и нападать я на Свету не собирался. Уже в начале первого её нашли рядом с памятником (в той, пока не состоявшейся реальности) с проломленной головой. Если события повторялись, то у убийцы оставалось всё меньше времени. Всё меньше времени на разговоры — чтобы убить Свету ему тогда хватило одного удара. Я с сомнением посмотрел на меховую шапку девушки. Заподозрил, что били Пимочкину всё же по непокрытой голове. «Кто, интересно, нашёл Свету мёртвой? — подумал я. — Какого безумца понесло сюда в такое время?»
Не успел подобрать ответы на свои вопросы. Потому что заметил: поведение Пимочкиной изменилось. Комсорг перестала приплясывать, сделала шаг в направлении, откуда недавно явилась. Лёгкий порыв ветра будто щёткой прошёлся по памятнику, смахнул с того снег. Превратившиеся в крохотные льдинки снежинки полупрозрачной пеленой отгородили от меня Свету, заблестели в свете фонаря. Порция холодных и колючих ледяных крошек просыпалась мне на голову и на плечи. Я не отряхнулся: не выдал своё присутствие. Увидел, как Пимочкина варежкой заслонила от снега лицо. Но не отвернулась — всматривалась в полумрак.
«Кого-то заметила?» — подумал я. Наблюдал за тем, как комсорг чуть склонила на бок голову, точно силилась разобрать, кого именно видела — не узнавала шагавшего к ней человека. Или же удивилась его появлению: ждала другого. Я сдержал желание взглянуть на часы: без помощи спичек положение стрелок на циферблате не увижу. По ощущениям, до окончания Дня студента оставалось минут пятнадцать, вряд ли больше. Свету найдут около памятника примерно через полчаса — согласно прошлому сценарию событий. А значит, тот, кто приближался к ней и станет убийцей. «Мог бы стать, — вновь подкорректировал я собственные рассуждения. — Но не станет».