Я обошел Светлану. Встал между ней и человеком, что в отличие от Пимочкиной моему появлению явно не обрадовался. Рассматривал тёмную фигуру — скорее угадывал, нежели видел на той мелкие детали одежды. Отметил, неестественное положение правой руки человека. Его натянутую «на глаза» шапку, прятавшую лицо в густой тени. Подумал, что это серое короткое пальто я раньше не видел. Даже при плохом освещении оно выглядело невзрачным, поношенным. И без сомнения жало своему хозяину в плечах. Его будто потому и надели: такое не жаль было испачкать… даже чужой кровью.
— Брось молоток, Боброва, — сказал я. — Бросай его и уходи. Пока Пимочкина не поняла, зачем ты её сюда заманила. Со Светой ты, может, и справилась бы. Но не со мной.
Я показал надетый на пальцы кастет — так, чтобы мой жест не увидела комсорг.
— Уходи по-хорошему, Надя. Не заставляй прогонять тебя силой. Зря ты всё это затеяла.
— Зря?!
Боброва шагнула вперёд (хрустнула льдинка под её сапогом) — всего на полшага. Но этого хватило, чтобы жёлтый свет фонаря позволил мне увидеть ухмылку на лице девушки. «Она пьяна?» — промелькнула мысль. Подобный взгляд я заметил у Нади в новогоднюю ночь (не в спальне, когда девушка рассматривала своё отражение, а когда она целила из револьвера в старосту нашей группы). Надя расправила плечи — услышал треск ниток на её пальто. «Крупная девчонка», — отметил я. Невольно выставил вперёд левую ногу, слово собирался встать в боксёрскую стойку. Боброва приподняла подбородок, фыркнула. Вновь скривила губы.
— Это ты сюда напрасно явился, Усик, — сказала Надя.
Её тихий грудной голос звучал ровно, спокойно.
Я не услышал в нем истеричных ноток.
— Светка получит, что заслужила, — продолжила Боброва.
Она приподняла руку, достала спрятанный в рукаве молоток.
— Ведь я говорила ей не морочить Славику голову, — сказала Надежда.
Посмотрела поверх моего плеча — на Свету Пимочкину. Никогда раньше не видел в Надином взгляде столько ненависти. Боброва в прошлом казалась мне образцом спокойствия и терпеливости — не мог и вспомнить, чтобы она в гневе повышала голос. Я захотел обернуться, но не решился выпустить Надю из поля зрения. Лишь повёл плечами — проверил, насколько пальто сковывало мои движения. Сообразил, что в зимней одежде не проявлю невиданную ловкость, если Боброва вдруг бросится на меня с молотком. Но толстая ткань пальто наверняка смягчит удар, когда подставлю под него защищённую рукавом руку.
— А она меня не послушала, — заявила Надя.
Покачала головой.
Я не заметил в её взгляде ни растерянности, ни нерешительности.
— Вот, почему она сразу меня не послушалась, Усик?
Прикинул расстояние между мной и Надей — примерно пять шагов по хорошо утоптанному снежному покрову. Никакого снегопада сегодня не случилось, как и обещала Людмила Сергеевна Гомонова. Наши следы не припорошит снегом до утра. И точно он не присыплет их до того момента, когда мимо памятника Пушкину в начале первого пройдут те самые неведомые «прохожие», что обнаружили безжизненное тело Пимочкиной в том, пока ещё не свершившемся будущем. Свежие сугробы не накроют и кровь, если та сейчас прольётся (если я позволю Наде Бобровой её пролить).
— Ведь он ей не нужен! — сказала Надежда. — Она только морочила Славику голову. И мешала мне. Разве не так? Вон как примчалась сюда на твой зов! А я ведь знала, что так и будет! Она влюблена в тебя, Усик — не в него.
Тёмное полотно неба сегодня оставалось без серых разводов облаков. Это я заметил ещё, когда прятался за каменным постаментом. Увидел яркий лунный диск над Светиной головой — когда минуту назад проходил мимо Пимочкиной (полнолуние было лишь пару дней назад). Но сейчас я не обращал внимания на небо — смотрел Бобровой в глаза. Видел там очертания своей фигуры и яркие пятна фонаря. Те не мигали: Надя не моргала. Рассматривал в больших зрачках девушки своё крохотное отражение. Но следил я и за правой рукой Нади — той, что сжимала деревянную рукоять молотка.
— Так почему она не оставила Славу в покое? — спросила Надя. — Я ведь просила её. Просила тебя?!