— Правильно. Во мне ты сомневаешься, а Ленину поверишь?
— Ха-ха-ха, — засмеялся хозяин. — Ему коль не верить, так кому тогда еще? Вот тоже спросил!
— Слушай тогда, что он говорил.
Иван достал смятую тетрадку, где были записаны самые важные цифры и цитаты, услышанные на инструктаже в райкоме, нашел среди них фразу, обведенную красным карандашом, и медленно прочитал:
«Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель».
— И еще Ленин говорит: «Вы… все знаете из всей деятельности Советской власти, какое громадное значение придаем мы коммунам, артелям и всяким вообще организациям, направленным к превращению, постепенному содействию этому превращению мелкого, единоличного крестьянского хозяйства в общественное, товарищеское или артельное».
— Понял, — коротко бросил хуторянин и добавил — В общем, на собрании ты на меня надейся…
Но не всегда было так.
На одном из хуторов, заслышав о приходе уполномоченного, собрались соседи-крестьяне. Среди них Раксин заметил братьев-кулаков Зубовых и еще нескольких, таких же, как они, мрачных, насупленных мужиков, по лицам которых легко было догадаться, о чем они думают, с какой целью пришли.
Иван не ошибся. Едва он заговорил о колхозах, как из угла бабий голос с издевкой спросил:
— А правда, голубь, что мужики и бабы общие будут? Я бы своего хрыча променяла, да и вдовушкам бы полегче стало.
Не успел стихнуть хохот, как снова вопрос:
— Вам за обман с головы платят или поденно?
Разъяренный Петр Зубов, вскочив со скамейки, злой скороговоркой закричал:
— Своих портков нажить не сумели, так до чужих добираетесь! Не выйдет!
Раксин невольно посмотрел на свои заплатанные, выцветшие штаны, спрятанные в развалившиеся сапоги, и смутился. Но только на мгновенье.
Как в драке, он вдруг почувствовал, что злость, накопленная годами, вот-вот вырвется наружу. И чтобы не натворить беды, Иван встал, одернул гимнастерку, проглотил комок, подступивший к горлу, и шатнул к Зубову:
— Ты своим горбом нажил богатство? Это ведь, наверно, твои должники сидят. Молчишь? А сколько ты хлеба сгноил, сколько крови и пота высосал, гад! Молчишь? То-то. Тебе, конечно, колхоз, что нож острый.
Зубов сверлил Раксина ненавидящим взором и неожиданно возразил:
— Мы тоже за колхозы. Безлошадные и прочие пусть идут в свои артели; а мы, справные мужики, — в свои. Вот и порядочек будет. Тихо и мирно, так сказать.
— Нет, Зубов, по-твоему не будет! Мы вас, как сорную траву, выкинем вон! Понял?
— Руки можешь обжечь, щенок, — процедил Зубов, и сразу в избе погасла лампа, ловко задутая за спиной Раксина. Стало темно, как в печной трубе, и тихо. Слышно было — тяжело дышат люди.
Иван весь сжался, приготовившись к беде. Ногти до боли врезались в ладони, в горле пересохло, и сердце отчаянно заколотилось, словно он забрался на крутую гору.
Прошла минута, другая, третья.
Зубов хихикнул:
— Напугался, голубь?!
— Нет! Не на того напали.
Угадывая в темноте дверь, Иван вышел.
В небе висели крупные звезды, поблескивая, как светляки, зеленоватым светом.
На дороге его догнали трое крестьян.
— Ты нас, парень, с ними не равняй, — добродушно и извиняюще сказал один, — только нам, видишь, жить охота. Ты тут поговорил — и домой, а нам оставаться. Они ведь, изверги, на всякую пакость способны. Вот оно как!..
— Ничего, — подобрел Иван, — мы их скоро под корень свалим. Скоро!..
Накануне раскулачивания Басманов провел общее собрание. Оно шумело почти сутки. Тут всплыли давнишние обиды и печали. Без оглядки и робости крестьяне-середняки голосовали за выселение с хуторов крупных, матерых кулаков. И когда Раксин направился раскулачивать первое по списку хозяйство, у него нашлись десятки помощников. Словно вешний поток, ломала коллективизация вековой лед старых представлений, обычаев, нравов. 108 колхозов, организованных в районе, быстро росли, крепли, набирали силу.
Осень и зима пролетели в беспрерывной тревожной и опасной работе. Раксина, снискавшего любовь и уважение крестьян, люто ненавидели кулаки. Не раз он слышал угрозы и видел, как злобно наливаются кровью кулацкие глаза, встретившись с его открытым взглядом.
Весной 1930 года Иван Раксин был единодушно избран членом бюро Сивинского райкома ВЛКСМ; это было признанием его зрелости, твердости и преданности.
Трудный экзамен
Осеннее непроглядное небо придавило домики. Пустынные переулки казались еще глуше, а избы — ниже и черней. Только багряно-красные рябины молодо раскачивались и, словно всполохи огня, горели гроздья ягод над заборами. Березы мотались и неприятно скрипели, толкая друг друга ветвями.