Славка пришел задумчивым, нервным. Плюхнулся задом на свою кровать, проскрипев пружинами. Наблюдал за тем, как Могильный проверял мои успехи в изучении немецкого – молча. Покусывал губы, хмурился. Выглядел он так, слово его наглым образом прокатили – «не дали». Мне это показалось странным – с учетом того, что Слава с Пашей, как я понял, считали нормальным полгода ухаживать за девицами в ожидании первого поцелуя (что мне по-прежнему казалось полным идиотизмом).
Могильный похлопал меня по плечу.
Я бросил учебники на тумбочку.
– Знаешь, Санек, – сказал Аверин. – Я все же думаю: мне следует вызвать тебя на дуэль.
– Давай не сегодня? – попросил я.
Зевнул.
– Почему? – спросил Слава.
– Устал я сегодня.
– Устал он!..
Я посмотрел на Пашку.
Тот пытался скрыть улыбку, посматривал то на меня, то на Аверина.
– Какая муха его укусила? – спросил я.
– Эту муху зовут Света Пимочкина, – сообщил Могильный.
– Сам ты муха! – гаркнул на него староста.
Паша прикусил губу – сдерживал смех.
– Что там у вас случилось? – спросил я.
– Ты у меня случился, – сказал Аверин.
Он улегся на кровать, уставился в потолок.
– Что это с ним?
– Со Светкой у него… плохо получается, – сказал Паша.
– Какой Саша ответственный, умный и замечательный! – явно цитируя кого-то, произнес Слава. – Аж… тошно! Замечательный!..
Я повернулся к Могильному, вопросительно приподнял бровь.
– Светка. Пимочкина. О тебе говорила.
– Весь вечер только о нем и вспоминала! И к месту, и не к месту! Словно мы туда втроем пришли. Еще с этим тортом к нему бегала! Вот чем он лучше меня?! Скажите? Почему она обо мне так часто не говорит?
Слава приподнял голову.
– Вот чем ты, Санек, лучше? – спросил он.
– Да кто ж их, баб, разберет, – ответил я. – Но ты не переживай, Слава. С Пимочкиной я поговорил. И объяснил ей, что до окончания института гулять с девчонками не намерен. И уж тем более не собираюсь жениться.
– Слышали мы об этом! – сказал Аверин. – Как же! – Он привстал, оперся на локоть. – Саша Усик – настоящий советский человек, – вновь принялся передразнивать Пимочкину Аверин. – Он думает не только о себе, но и о том, чтобы помочь своей стране!
Слава покачал головой.
– Ну что за бред? – сказал он. – Чего ты ей наговорил?
Аверин нахмурился.
– А еще: «Саша, как настоящий комсомолец, не будет дурить девушкам голову. Он считает себя не вправе начинать встречаться с женщиной, пока не поймет, что сможет полностью материально обеспечивать семью. Он думает только о нормальных, здоровых отношениях. Потому что понимает: семья – это ячейка общества…».
– Она так сказала?
Пашка кивнул.
Я схватился за голову, закатил глаза и простонал:
– О женщины, имя вам…
– Дуры, – продолжил за меня Аверин.
– Не надо так говорить, – сказал Могильный. – О женщинах нужно либо хорошо говорить, либо…
– Либо шепотом, – сказал я.
Я очень хотел позвонить в милицию, вновь напомнить защитникам правопорядка, что нужно вскопать огород около дома Каннибала. Но еще больше я желал снова отправиться на улицу Александра Ульянова: возможно, увидел бы, что там сейчас творилось, понял, сработал ли мой план. Но я не сделал ни того, ни другого, потому что не видел смысла в новых звонках. И помнил: преступника всегда тянет на место преступления. Но что бы я там ни обнаружил, теперь это уже не имело значения.
«Я сделал, что мог…»
Что происходило возле дома Рихарда Жидкова после моего воскресного визита к Зареченскому каннибалу, я все же узнал. Случилось это только в пятницу третьего октября, когда мы в комнате девчонок (в первом корпусе) отмечали день рождения Оли Фролович.