Вина же Самойлова в том, что он самовольно ушёл от родного отца жить к этой своей бабке. А его отец, между прочим, отличный труженик, передовик, партиец. И не беда, что завёл новую семью – он ведь не развёлся, во вдовцах проходил несколько лет. Да и мачеха Самойлова на хорошем счету, ударница. Так что очень непонятен этот его уход из дома. И вообще, разве дело комсомольцу жить среди крестов и икон?
В зале загудели, зашептались, некоторые обернулись на Самойлова, а он только сверкает чёрными, как перезревшая смородина, глазищами. Злится. На меня злится. И пусть.
Закругляю речь оптимистично. Так надо. После собрания все должны разойтись приободрёнными, говорит наш секретарь.
– Но мы верим, что вскоре наш товарищ осознает свою ошибку. Сольётся с коллективом и будет душой болеть за правое дело, а мы всегда готовы протянуть ему руку помощи.
Зал зашёлся аплодисментами.
А этот, наоборот, стоит – руки в карманы сунул и снова ухмыляется! Вот что он за человек такой?!
После собрания, когда все уже разошлись, Валера Букин задержал меня:
– Зоя, надо подумать, как ещё будем прорабатывать Самойлова. Ты подготовила прекрасный доклад и выступила отлично, молодец. Но Самойлова одними речами не проймёшь. И так слишком долго с ним возимся. Надо жёстче, решительнее. Пусть будет больно, но это во благо. Он сам потом спасибо скажет.
Валера говорит твёрдо и каждую фразу отбивает ладонью по столешнице, покрытой тёмно-красным сукном.
– Что, Зоя? Ты же понимаешь, такие как он – позорное пятно для всех нас. А ты – комсорг класса, так что вся ответственность на тебе. Ну и на мне, конечно. Так что за работу! Начнём с листовок, агиток, изобличающих плакатов. И развесить их надо не только в школе, но и… везде. У сельпо, у клуба, у сельсовета. Всё ясно?
«Листовки, плакаты – это редколлегии, – вдохновлённая Валериной речью, продумываю я на ходу план действий. – Сегодня зайду к Лиде Красько, пусть…». В последнюю секунду замечаю, что у ворот стоит Самойлов, но остановиться не успеваю и налетаю на него. Носом в плечо. Едва не падаю. Вдыхаю его запах. А пахнет он лесом, костром и… чем-то неясным, отчего становится жарко и стыдно.
Какого лешего он тут околачивается? Прямо на пути!
Самойлов придержал меня за локоть, но я отскочила. А у самой щёки пылают. От неожиданности, конечно. Он что-то сказал, но я уже не расслышала. Умчалась как угорелая.
К вечеру обежала всех наших. Пусть помогают редколлегии – Лидка Красько одна не справится. Листовок надо много и плакатов несколько.
– Ты только пожёстче изобрази, – внушала я Лидке, – Валера Букин так велел.
А дома ждала радость: вернулся из командировки отец. Он у нас управляющий госбанком, поэтому часто уезжает.
Я рассказала ему про школу, про собрание, про поручение Валеры.
Папе идея с плакатами почему-то не нравится. Он ничего не говорит, но по лицу вижу – не нравится. И я не понимаю – почему? Спрашиваю, но он, как всегда, уклоняется от ответа.
Утром снова суета. Валера интересуется, как там его наказ. Но здесь всё путём. Лидка пообещала, что послезавтра плакаты будут готовы. И наши все уверили, что с листовками не подведут.
Ну а Самойлов – мало от него неприятностей, так он ещё снова в школу опоздал!
Надо с ним серьёзно поговорить. Без околичностей, строго.
Только почему мне стало так сложно с ним разговаривать? То слова нужные не идут, то просто не по себе. Даже подходить к нему нервничаю. Но надо. Для комсомольца «надо» – первое слово.
– Останься, Самойлов, – говорю ему после уроков.
– Зачем?
– Разговор есть.
А сама снова чувствую, как зарделась. Сейчас-то почему?
– Так пойдём по дороге и поговорим. В одну же сторону.
Не хочу я с ним рядом идти!