Меня передергивает. Вот суки… фашисты древневековые…
Жаль бродягу Гуинплена. Ловкий был малый. Доловчился, самого как барсука скрали… голову отчикали и глаза вырезали, чтобы не подсматривал за чем не положено. Твари…
— Это предупреждение, — севшим голосом говорит Рыкуй. — Урманы поработали, они такие штуки проворачивать большие мастаки.
— Предупреждение? — я готов взорваться. — А если б боярыня согласилась?
— Выбросили бы голову и вся недолга, или свиньям скормили, не холодец же из нее варить.
Вполне логично. А чего еще ждать? Случилось то, что должно было случится. Минай вежливо и бесповоротно послан, все до сих пор под впечатлением, по углам шушукаются. Наивно было предполагать, что он возьмет и утрется.
— Ну и дела-а! — тянет Голец. — Может еще кабанчика зажарим, а, батька?
— Понравилось? — спрашиваю. — Смотри щека треснет от халявы.
— Я ж для всех, не для себя. Все равно Минаю перепадет.
Ах, вон ты куда клонишь! Сожрать и выпить все, чтобы врагу не досталось? Ну уж нет. Неудачный моментец для пиршества. Ясно, что Минай своего позора так не оставит. Вены себе резать он явно не станет, а вот гадость какую-нибудь выкинуть еще вполне сможет. Самое интересное только начинается. Когда подойдет Бур? Сможем ли еще день-два простоять? Голец, вот, похоже, на это не рассчитывает, но вновь обуявшее его желание слинять категорически отрицает.
— Что ты, батька, я с тобой!
Даже ладонь к сердцу прикладывает шельмец.
Собираю актив. Ночка предстоит трудная. Если Минай решится на штурм, случится это может только по темну. Распределяем дежурство по десяткам. Мне с разбойниками достается время сразу после полуночи до рассвета, когда нас должен будет сменить Козарь со своими людьми. На дворе прошу без надобности не мелькать, огня не жечь, хмельного не пить, доспех надеть всем даже тем, кто отдыхает, глядеть на постах в оба.
Быстро проходит тихий вечер, порадовав красивым малиновым закатом, так же быстро темнеет, затихают птицы, не спят лишь упорные сверчки, пилящие невидимую струну где-то у амбара.
С Невулом и Гольцом дежурим на крыльце. Договариваюсь с Гольцом, что будет бегать время от времени проверять сторожей и в сараи к спящим заглядывать. Вообще-то это командирская обязанность, но мне с моей ногой быстро и бесшумно не управиться.
Сидим на ступеньках. Голец с Невулом о чем то шепчутся внизу, а я вступаю в неравную схватку со сном. Ночные посиделки при костре сыграли со мной злую шутку. Примерно через час после полуночи слоновьи ножищи расшатанных внутренних биоритмов начинают методично втаптывать меня в глухую вату дремы. На виски давит, перед глазами вплывают красные круги, аж противно. Тру кончики ушей, щипаю сам себя за мягкие места, помогает не сильно. Чую — обмякаю, задеваю локтем прислоненное к бревнам теремного сруба короткое копье, оно с грохотом катится по ступеням, со звоном бьется в приставленный к перилам щит.
Подскакивает Голец.
— Поспи, батька, толкнем тебя, коли чего случится.
Я киваю. Все равно срубит, лучше добровольно кемарнуть, мне надо-то минут тридцать-сорок…
— В горницу ступай, ложись по-людски.
Уболтал, черт языкастый. Ничего, покараулят немного без меня, не маленькие, поди. С помощью верного костыля убираюсь с крыльца и ощупью падаю на лавку под окнами горницы, тотчас проваливаюсь в черноту сна, словно в бездонную пропасть…
— Вставай, Стяр, беда!
Издеваются что ли? Пяти минут не прошло уже за горло трясут…
С силой луплю по вцепившейся в мою шею руке и тут же подрываюсь как током жахнутый. Возле меня Голец тяжко сипитпосле быстрого бега.
— Что? — выдыхаю.
— Наших режут!
Опираясь вместо костыля на поданное Гольцом копьецо, мчусь к выходу. Слышу как снаружи кто-то с ритмичным сопением набегает из темноты. На крыльцо вносятся сразу с двух сторон. Толкаю изо всех сил от себя дверь, сношу таким нехитрым способом одного с ног, он летит навстречу с парапетом, кувыркается через него и падает вниз. В открытую дверь мечу наугад сулицу, слышен лязг, удар по дереву. Отбили. В темноте! Чужое дыхание совсем рядом. Рвут от меня дверь. Вытащенным заранее мечом рублю туда, попадаю по мягкому, с удовлетворением слышу спрятанный за стиснутыми зубами крик боли. Ответным ударом меч из моей руки выбивают, отшвыривают по ступеням прочь. Вижу светлое пятно лица под черной чашей шлема, рот ощерен как у дворового пса. Хлесткий хук, лицо отваливается. Различаю близкое пыхтенье позади. Повернуться для полноценного удара не успеваю, отмахиваюсь левой, попадаю по бугристой поверхности кольчуги. Разворачиваюсь, чтобы добавить. Кулак вонзается в возникшее предо мной потное лицо Вендара. И еще раз туда же. Мелькает мысль: а вот и гридь! Затем в затылке вспыхивает фонтан черных искр, разом затмевающий сознание.