Рваный на лавке у входа бьется в истерике: минуты три кашляет в кулак как туберкулезник с многолетним стажем, стыдливо прячет глаза. Очень Рваному за меня неудобно.
— Ты, боярин, говорил, будто он смышленый, — не отрывая сощуренного взгляда от моих невинно-честных очей, произносит Дрозд. — Десятник боярский, присмотреться к нему надо… Я кроме дерзости пока ничего в нем не вижу. Он правда не тать?
Боярин? Я что ли? Кому это он? Кто здесь боярин? Изумленным взглядом обегаю взглядом горницу в поисках обозначенной персоны и никого кроме нас троих не замечаю.
Откашлявшись, раскрасневшийся Рваный поспешно заверяет странного визитера, что я и есть самый настоящий десятник.
Дрозд поджимает и без того узкие, жесткие как проволока губы, тонкие пальцы его правой руки стягиваются в щепотку, раздается сухой щелчок и именно с этого момента я забываю, что из чувства противоречия собирался крепко поводить Рогволдова дознавателя за нос, начинаю разливаться простодушным соловьем.
— Кто принимал тебя в дружину боярина Головача?
— Сам боярин перед смертью.
— Кто помог тебе бежать из усадьбы?
— Один дружинник из моего десятка.
— Чем ты убил Харана?
— Кулаком.
Голос Дрозда становится мягким и теплым как размятый в руках пластилин, я чувствую как он приятно обволакивает сознание, бархатным эхо раскатывается в голове, заставляет почти бездумно, механически выплевывать короткие, твердые отрицания.
— С Минаем поначалу были заодно?
— Нет.
— Ты знал где похищенное у Головача серебро?
— Нет.
Легко и непринужденно, будто сами собой ответы вылетают из моих уст. С каждым заданным вопросом я все больше теряю смысл интервью, мой внутренний мир сужается до катастрофически малых размеров, периферийное зрение полностью отключается, я вижу перед собой только вытянутое, загорелой лицо Дрозда, его полузакрытые глаза, шевелящиеся губы и сверкающий во лбу серебряный медальон.
— Замышлял ли Бур против отца?
— Нет.
— По твоему ли приказу пожгли боярский терем?
— Нет.
— Замышлял ли ты против боярина или самого князя?
— Нет…
Чую, несет меня куда-то теплое течение, качаюсь на волнах из стороны в сторону как в гамаке, мне хорошо и уютно, в ушах шумит ласковый прибой…
Щелк!
Дрозд в плаще у выхода что-то вполголоса втолковывает наклонившему голову Мише, так тихо, что я не разбираю ни единого слова, затем хлопает как старого приятеля по плечу и выходит из помещения. Бахает за Рваным дверь. Прибой в ушах затихает, снова становится зябко…
Возвращается Рваный, участливо заглядывает мне в глаза. Я облизываю пересохшие губы.
— Что это было? — спрашиваю хрипло.
— Сеанс гипноза, я полагаю.
Глава тридцать первая
Удивление плавно сменяется сомнением.
Не может быть такого, чтобы задолго до появления различных школ и направлений, за тысячу лет до всенародно любимых экстрасенсов Кашпировского и Чумака тощий фраерок с проницательным взором смог овладеть техникой гипноза да еще в таком совершенстве. Эдак никаких детекторов лжи не надо, пальцами щелкнул и подозреваемый все свои секреты тебе на блюдечко выложил. Если сейчас так умеют, в наше время на всю Москву понадобилось бы три-четыре мастеровитых следака со статистикой раскрываемости стремящейся к ста процентам. А копья и стрелы убойной энергией “зарядить”вообще тема…
Нет, лажа все это. Туфта полная…
— Ну ты даешь, Старый! — вдруг начинает возмущаться опять подсевший за стол напротив меня Рваный. Его толстая нижняя губа обиженно подрагивает.
— Не понял…
— Чего ты не понял? — начинает сильнее распаляться Миша. — К тебе важный человек пришел, а ты рыло воротишь в наглую! Не мог потом поспать? Охренел, в натуре?
Рваный подаётся грудью вперёд, точно желает дотянуться и укусить меня.
— Я и не спал, — говорю, все еще не въезжая в суть обвинений. — С чего ты взял?
— Не спал? У тебя такая рожа была, мама не горюй, как у сраного, ненормального наркоши, хватившего дозу. Я вообще впервые вижу, чтобы с открытыми глазами спали. Потом ты и глаза закрыл. Растекся по стене как кальмар, осталось захрапеть. Дрозд у тебя перед носом пальцами щелкал, чтоб разбудить, минут десять ждал авось очухаешься, затем попросил тебя не трогать и засобирался.