Изловчившись и немного покряхтев, сажусь. Прислоняюсь к бревенчатой стене. Затылок на прикосновение отзывается резкой болью. В кровь разбили суки. Интересно чем: битой или железкой какой? Найду — покалечу.
Сидя я совсем оклемался. Голова болит, но уже не так сильно, наибольшее неудобство и боль причиняют стянутые на крестце руки. Чувствую себя пленным партизаном утром перед казнью. Буйная фантазия с готовностью подсовывает картину прихода за мной двух тугомордых эсэсовцев в гимнастерках с закатанными рукавами. Гнусно ухмыляясь и матерясь на немецком, они выпинывают меня на свет Божий в последнюю прогулку до эшафота.
Усилием воли избавляюсь от навязчивого видения. Знать бы кто за мной придет на самом деле… Что кто-то в итоге явится сомнений никаких. Связали и бросили тут не для того, чтоб помер, коли хотели убить, давно б убили. Хуже, если угодил я в волосатые по самые уши лапы дядюшки Анзора, этот выродок прежде чем прикончить, пытать будет, возможно, лично…
Чтоб занять время начинаю осматриваться. Солома, на которую меня бросили, оказалась свежепостеленной, со слоем прелых опилок под ней. Весь сарай поделен перегородками на несколько частей, свет и свежий воздух проникают через два не застекленных окошка толщиной в бревно и длиной в полметра. Конюшня, должно быть, да и пахнет тут соответствующе. В дальнем углу кто-то мне невидимый все время шумно вздыхает и встряхивается, переступает ногами. Лошаденка или жеребчик. Припомнилось детство. В ту пору лошадей в деревнях уже почти не было, но в нашей еще оставалось несколько кобыл и старый, пегий мерин. Их хозяин, бывший председатель Матвей Егорыч часто разрешал ребятишкам покататься на коне с последующей чисткой и купанием, а по зимним праздникам Егорыч запрягал в сани серую лошадку Мышку и развлекал народ катанием.
Да, давненько это было, будто в другой жизни…
Мой сосед по неволе неожиданно подает голос, громким, отчетливым всхрюком заставив меня испуганно подпрыгнуть на затекшем седалище.
Свинтус! Никакой не жеребчик. Меня передергивает, ибо с детства безотчетно и сильно не люблю свиней. Не переношу этих тварей, хоть режьте! Живых, естественно, приготовленных употребляю в любом виде за милую душу, шашлыка или нежных отбивных могу ведро сожрать.
Совсем не считаясь с моим бедственным положением, ехидная память изрыгает давно слышанные россказни о дикой прожорливости и всеядности хрюшек. Взрослой свинье будто бы по силам слопать человека. Целиком, со всеми потрохами. Крепости зубов и пищеварения хватает даже на самые толстые кости и череп. Излюбленный прием некоторых гангстеров прятать улики, нежелательных свидетелей и личных врагов — скормить терпилу свиньям, частенько живьем и в полном сознании. Жуть, в натуре, но чистая правда, зуб даю! Против гангстеров я ничегошеньки не имею, каждый в этой жизни вертится как может, но смерти такой ни другу ни врагу не пожелаю и уж тем более — себе.
Кстати, где же мой старый сердечный дружище? Что-то я его здесь в упор не наблюдаю…
Тут одно из трех. Либо порешили Мишаню, либо в другом месте держат, либо он заодно с теми, кто меня по жбану вдарил. Четвертого не дано как ни крути. А, нет, дано, есть еще один вариантец, самый неправдоподобный — Мише удалось убежать.
Сижу я подобным образом довольно долго. Когда совсем надоело решил подать голос.
— Эй, кто-нибудь! — кричу. — Есть живые?! Алё, гараж! Люди-и-и…
С полчаса поорал — без толку, никакого результата, только глотку надсадил. Стало мне совсем грустно. Ладно по башке треснули, связали, но зачем издеваться, голодом морить, да и отлить бы уже не мешало…
Еще полчаса попел песни что первыми на ум пришли, потом покемарил на неотлеженном боку, пока меня яростным рыком не разбудила собственная, алчущая пищи, утроба. В жизни не слыхал, чтоб живот издавал такие звуки, аж не по себе сделалось.
Когда в углы моего узилища начали сползаться сумерки, одна из створок двойной двери сарая распахнулась и внутрь с тяжелым деревянным ведром в руках вступил долговязый юный фраерок. Боромоча, что-то несвязное, он проплюхал мимо меня в тот угол, где вздыхал невидимый мне хряк. Я успел разглядеть мешковатые одежды и топорик на длинной ручке заткнутый сзади за пояс детины.
Слышу как он тихонько ласково болтает с животиной, извиняется, что поздно кормит. Раздался сухой звук пересыпаемого зерна, затем громкое благодарное чавканье.