Представившись десятником боярина Бура, объявляю, что с этого дня для них начинается новая жизнь. Как говорится: боярин умер, да здравствует боярин! Если и дальше желают дурить народ на этом рынке, пусть дурят, но сугубо под моим присмотром и чутким руководством. За определенную плату я готов закрывать глаза на их проделки, а заодно подскажу парочку сравнительно честных способов отъема денег у лопоухих фраеров, что принесет им огромную выгоду. В случае отказа натравлю на них всю дружину и счастье будет тем, кому повезет уйти живому.
Разрешаю прохвостам посовещаться. Я так понимаю, они здесь не только с гнилым сеном мухлюют, но и всяким другим криминалом промышляют. Мафия, блин. Этих за вымя надо брать твердо и сразу в кулак, силу и власть показать, чтобы поняли с кем имеют дело.
Голец с Невулом хотя бы немного в теме, но бедные Рыкуй с Шепетом, конечно, от моих заявлений слегка обалдевают. Впервые им приходится видеть столь дерзкого боярского десятника, пытающегося нажиться таким нетрадиционным способом в обход самого боярина. Еще им не по себе, что я без предупреждения, все мы налегке, без кольчуг и шлемов, если нас мять начнут — труба дело.
— Боярину мы тоже будем заносить, не переживайте, — говорю вполголоса. — Да расслабьтесь вы, все пучком.
Посовещавшись, дулебы объявляют о своем согласии.
Ну еще бы…
Мы немного торгуемся по цене и большая часть их расходится. Остается верхушка группировки: сам верзила и еще двое жилистых ухарей цыганистой наружности с цепкими глазами в одинаковых кожаных жилетках на голое тело.
— Звать как? — спрашиваю верзилу.
— Липан.
— Вот что, Липан, скажи-ка кто из вас на руки самый ловкий?
— Шишак.
У рта он держит кровавый платок и, при разговоре отводит его чуть в сторону.
— А самый сильный на кулаках? Ну, кроме тебя, разумеется.
— Ноздря, — отвечает, подумав.
— Завтра утром втроем придете в боярскую усадьбу, меня найдете. А сейчас пойдешь с нами.
— Куда? — сердечно волнуется Липан, глазами ища поддержки у своих корешей.
— Вино заморское хлебать, да дружбу дружить! — улыбаюсь и по-братски плечо его литое шлепаю. — Эй, Рыкуй, бери цыган, поедем к яру!
Глава двадцать третья
Двигаемся за проводником двумя параллельными цепями. Впереди широкая, потная спина Гранита. За мной сопит Леха Ковалев, единственный из контрактников, который не отказывается ходить с нами на задания. Тропы никакой. Под ногами низкорослая, выживающая на каменистой почве трава, усыпанная небольшими круглыми сосновыми шишками, наступишь на такую шишечку — треск на весь лес. Густая зеленка блестит на солнце, точно вчера покрашенная. По желтым стволам бежит ручьями янтарная, пахучая смола. Жарко. Идем четыре часа. После оврага начинается ощутимый подъем, лезем в гору. Стало быть уже близко…
Впереди слева раздаются истошные крики, крепкая русская брань, отрывистые выкрики на вражьем языке. Незамедлительно следуют выстрелы.
Первым падает Коваль. Пуля снайпера входит ему точно в переносицу.
Треск автоматов и взрывы подствольных гранат сливаются в сплошной гул. Краем глаза вижу, как валятся пацаны. Кто насовсем, кто старается вжаться в камень, чтобы дать отпор.
В дыму от близкого разрыва, пытаюсь отползти на спине, лежа стреляю куда-то не глядя. В башке толстым басом гудит большой колокол…
За валуном мы вдвоем с майором.
— Ничего себе, сходили на встречу, — громко говорит, отдуваясь Гранит. Обе ноги его посечены осколками ниже колен, левая, похоже, перебита.
Пули высекают из камня крошку, зло визжат, срикошетив.
Вижу себя словно со стороны — оглушенный, испуганный, чумазый мальчишка со сползшей на лоб банданой меняет рожок.
— В ловушку привел, сволочь! — кричит майор не то мне, не то исчезнувшему проводнику, не то Господу Богу.
Я слышу его словно издалека, хоть и орет он возле моего уха. Пальнув в небо из ручной ракетницы, Гранит кричит мне в лицо:
— Стреляй давай!
Хочу его перевязать, он бьет меня в грудь кулаком, отталкивает от себя.
— Стреляй, мать твою!
Майор бросает из-за камня гранаты, сначала свои, потом мои. Кто-то далеко впереди кричит про Аллаха, кто-то справа стонет. Положив руку с автоматом на валун, выпускаю на крик полрожка, затем веером вторую половину.