Глава двадцать восьмая
Что за манера тут у них идиотская по затылку сзади лупить? Так ведь и убить можно! Мозг как субстанция чрезвычайно нежная подобного обращения на дух не выносит. Гораздо эффективнее и безопаснее для «клиента» – вдарить ребром ладони по шее в районе сонной, или под основание черепа, отключка на несколько минут гарантирована.
Сквозь ресницы оцениваю свое положение, и понимаю, что оно отнюдь не завидное. Поза у меня еще та: руки заведены назад, обнимают подпорный столб в сарае, копчик упирается в жесткую землю, задница затекла и требует немедленного вмешательства массажистки с сильными, но нежными руками, желательно приятной наружности.
Во рту явственно ощущается металлический привкус, должно быть, язык прокусил, когда меня по калгану приголубили.
Господи, да что ж так неудобно!
Разлепляю до конца глаза и упираюсь взглядом в знакомые короткие коричневые сапожки. Промаргиваю отяжелевшие веки.
- Что, пес, проснулся?
И голос знакомый. А сапожки в кровавых разводах...
Сколько это я в ауте пробыл? Светло уже...
Взгляд скользит от сапожек вверх по одежде до самых пышных усов что я в жизни видел. Сколько он тут стоит, ведь никаких шагов слышно не было?Инстинктивно подбираю, насколько это возможно, ноги.
- Проснулся, – удовлетворенно заключает Минай. – Да не в том месте, в каком хотел бы, верно?
И хихикает меленько.
- Давал я тебе возможность уйти. Дороги мы перекрыли, но ты бы прошел, я знаю. Ты же настырный, да? Упрямый. Прешь как оскопленный бык в ярме, дороги не различая.
В голосе Миная странная смесь из уважения, презрения и жалости.
- Ага, прикинь как со мной мать мучилась, – говорю, с усилием выталкивая словно клеем обмазанным языком каждое слово.
- Дурень ты. Все же хорошо было, дружили почти. Только не ври, что не помнишь ничего, все ты помнишь. Тать, он тать и есть, веры вашему брату никакой. Что ты, что Тихарь, оба одинаковые. Без кнута и веревки сладу с вами нет.
Моя гипотеза о давнем знакомстве Стяра и Миная железно подтверждается. Не исключено, что мой прототип вместе с Минаем принимал непосредственное участие в разработке плана нападения на купеческий караван. В таком разрезе я, как Стяр, не оправдал возложенных надежд ни на полпроцента.
- Что теперь? – спрашиваю, кривясь в наигранной усмешке.
Минай складывает толстые руки на груди, нависает как мясник над ягненком.
- На кол сажать буду. Ме-е-дленно. За то что восстание против князя чинил, народ подстрекал дани не сдавать, боярских людей призывал бить. Да мало ли за что? Был бы кол, задница найдется. А кольев у меня полно, на всю твою ватагу хватит. Сам буду делать. Я умею, честно! Ты не знал? Ну что ты... Я тебе покажу, должно понравиться. Жиром смажу как положено, но не шибко густо и слишком остро тесать не буду, чтобы колышек махом нутро твое гнилое не проскочил. Кончик из глотки на два вершка как положено сам на него сможешь взглянуть, если дотерпишь. А ты дотерпи, порадуй боярина, хоть что-то по-людски сделай.
- Не боярин ты мне, паскудник мутнорылый, – цежу сквозь сведенные ненавистью зубы.
- Тебе – не боярин, – шевелит усами Минай. – А вот городку этому и двум десяткам весей еще какой боярин. Я Рогволду обещал земли его раздвинуть. За счет своего удела. Мы же крайние, между нами и Смоленском по лесам еще много безданных людишек сидит, надо бы их к одному концу привесть, как думаешь?
Я мычу нечто несвязное, означающее, что мне до лампочки куда и кого он собирается приводить.
- А коса, ну что – коса? Отрастет коса. Поди не чернавка безродная, чтоб остриженной ходить. Стерпится – слюбится. И чего ты в Бура этого вцепился? Был бы со мной, горя бы не ведал. Он ведь бестолковый, Бур твой. Рогволд его прогонит от себя как щенка ненужного, если в духе будет, может десятникомв дружину принять, большего не достоин. Встретить я его сумею, не переживай. Встречу как положено, по-родственному.
Щеки Миная подрагивают то ли от волнения, то ли от обиды. Хвост ему Бур прищемил будь здоров. Единственную ошибку сотворил – не стоило деятеля этого живым брать на озере, уж как-нибудь перед батей отчитался...
- Ты думал я людей не соберу? – продолжает себя хвалить себя Минай. – Думал – пьет Минай на радостях мед хмельной бочками? Пил. Бочками пил. Но и дело делать не забывал. Кого угрозой, кого посулами собрал народец. Перебили вы много, ничего не скажу. Особенно твой долговязый стрелец, бьющий без промаха. Сущий зверь! И этот огромный дулеб с ослопом, молотил моих точно кузнец крицу, пока стрелу в спину не всадили. Даже ты удивил, нос полоцкому десятнику на щеку свернул, бабка Данья еле вправила. А он все хвастал, мол, на кулаках никто из нашей дыры его даже ни разу ударить не изловчится. За оградой от меня хотел схорониться? Решил – неумному Минаю никто не сможет калиточку ночью отворить? Зачем тебе это надо было? Не понимаю! Ты ведь молодой, мог до седых волос дожить припеваючи, ушел бы, глядишь, поладили с тобой. Я и послать к тебе хотел, да сказали – бесполезно...
Я надолго зажмуриваюсь. Неужели один остался? Неужто всех моих парней порешили шестерки этого чокнутого упыря? И Невула и Гольца и Липана, которого я уже привык считать своим...
Во многих фильмах соответствующего жанра хитрый злодей, заполучив в свои лапы храброго героя, вместо того, чтобы сразу прикончить, с кровожадным прищуром обожает витиевато объяснить бедолаге в чем тот, собственно, не прав и за что его сейчас будут мочить. К моему удивлению, со мной сейчас происходит нечто подобное. Вроде бы и пообвыкся уже я здесь и убить хотели не раз, не в диковинку, но к такому напрягу готов не будешь стопроцентно никогда. Это в кино герой каждый раз чудесным образом изворачивается и в итоге побеждает, а тут впереди маячит совершенно реальный кол – самое мерзкое, постыдное и блевотное орудие пыточного арсенала средневековья, какое только могу себе представить. Руки связаны крепко, за дверью, наверняка, охрана. Похоже, влип на этот раз основательно.
Чертов усатый маньяк...
- Чего ты там шепчешь, не слышу?
Совладав с крепкими чувствами, поднимаю на него глаза.
- Скажи, Минай, куда ты жинку свою денешь, когда Любославу за себя возьмешь? Прогонишь или задушишь втихаря?
Мой вопрос так веселит ненастоящего дядюшку Рваного, что я невольно чувствую себя дипломированным комиком.
- Совсем шальной? Зачем сразу – душить? Старая жена как хорошая собака: обученная, верная, а прогонишь – дорогу в свою конуру завсегда отыщет. Вот и будет старый дом сторожить пока я терем боярский обживать буду. Понял, ты, тать неумытый? Ну, не стану более беспокоить. Да и некогда мне. Готовься поутру в Навь. Отведу я на тебе душеньку, ох, отведу...
Жаль рот пересох, плюнуть в него нечем.
Уже в дверях Минай оборачивается.
- Кормить и поить тебя я запретил. Чтоб кол не изгадил, сам понимаешь, ты у меня не один.
После таких заяв есть и не хочется, да и тошнит меня что-то, по ходу еще один сотряс заработал. А вот пару литров кваску холодного я, пожалуй, сейчас высадил бы.
Вот интересно: почему именно утром? Хочет, чтоб я промариновался или на самом деле некогда? Если выбирать, то конечно, завтра утром предпочтительнее. Впереди почти целый день и долгая ночь жизни. У Бура с Мишей достаточно времени чтобы вернуться, навести тут порядок и обезопасить мою пятую точку от проникновения инородного древесного тела.Времени уйма, но что-то мне подсказывает – не успеет Мишаня снова меня спасти.
Не особо греет даже перспектива после мучительной смерти оказаться дома, в своем времени. Может эта чертова временная аномалия, в которую мы с Мишей угодили, именно так и срабатывает? А может это не аномалия вовсе, а как у индусов – переселение душ после кончины? Тогда вообще не факт, что в следующий раз я не окажусь в теле какого-нибудь енота...