— Согласен. Послать таких, кто цену каждому зернышку знает!
Вскоре после Великой Отечественной войны появилась песня о военных шоферах, тех, что «вели машины, объезжая мины, по путям-дорогам фронтовым», но, наверное, за все годы боев только этой автоколонне, ее водителям довелось под огнем врага, рискуя собой, объезжать желтые кучки пшена на тающем льду.
Сыновья
Очерк
У каждого моря свой цвет. Балтийское — серо-стальное, с седыми гребнями волн. Его нельзя не любить, каким бы ни было оно — спокойным, задумчивым или бурным, штормовым. Хорошо на Балтике в любую погоду. Даже сотканные из паутины дождя дни и туманные ночи имеют свою прелесть. Мне не раз говорили об этом старые моряки. Возможно, кто-нибудь думает иначе, но ведь характер и душу моря знают лишь те, кто сдружился и сроднился с ним.
Наверняка и вы встречали таких людей — в старых морских двубортных шинелях или бушлатах, в фуражках без «крабов», с чуть раскачивающейся «палубной» походкой.
Мне, моряку, тоже довелось немало лет прослужить на Балтике. Потом служебные вихри закрутили меня, перекинули на сушу, к иным повседневным делам, жизнь устроилась, вошла в размеренную колею. И все-таки время от времени какие-то глубинные силы заставляют отправляться в отпуск не на юг, а к капризному Балтийскому морю.
В этот раз тоска по Балтике была так сильна, что я с радостью воспользовался случаем отправиться на экскурсию в Кронштадт. «Ничего, — утешал себя, — пусть это будет организованное мероприятие. Вряд ли оно займет все наше время. Наверняка поброжу в одиночку по хорошо знакомым кронштадтским фортам, вспомню, как тут было тогда, увижу, как стало теперь. Да и люди на экскурсиях подбираются иной раз интересные».
Вот тогда-то на территории старого форта я и встретил одного ветерана. Крепкого сложения, высокий, с двумя рядами надраенных пуговиц на шинели, он тихо рассказывал что-то молодому морскому офицеру. У старого моряка была седая борода, глубокие морщины на щеках и удивительно живые глаза. Экскурсанты давно ушли вперед, а он все рассматривал стены форта, трогал выщербленные, просоленные камни кладки, пробивающиеся через них мох и траву. Старик показался мне очень знакомым, но где, когда я встречал его, припомнить не мог.
Подойдя ближе и всмотревшись в его лицо, я сразу все вспомнил: «Да это же Кулиш, наш боцман!»
Тогда волосы его еще не успели побелеть, но боцман Алексей Иванович Кулиш все равно был старше большинства краснофлотцев экипажа нашего морского охотника.
Шла война, тяжелая, изнурительная, которую мы, еще вовсе необстрелянная молодежь, по своему романтическому представлению видели как цепь подвигов и побед. Мы подражали морским волкам, презиравшим опасность, и довольно снисходительно поглядывали на работягу-боцмана, с его страстью к порядку, строгому соблюдению всех правил корабельной службы, отмененных, как нам казалось, войной. Только потом убедились на собственном опыте (и на примере того же Кулиша), что война — это прежде всего тяжелая работа.
Тогда мы еще только познакомились с немецкими «поплавками» — минами-ловушками. Качаются на море стеклянные шары, а между ними на многие десятки метров протянут тонкий тросик, соединенный с миной. Натянется тросик — и мина взорвется.
Наш сигнальщик поздно заметил ловушку и, хоть успел крикнуть: «Прямо по носу «поплавки»!» — шары уже оказались по бортам корабля, винты задели трос — и грянул взрыв. Двоих убило, нескольких человек ранило, выбросило за борт. Все уцелевшие во главе с боцманом Кулишом бросились спасать людей и корабль. Кто переборку брусом подпер, кто одеялами и бушлатами трещины законопатил — удержались на плаву. Сигнальщик снова кричит: «Ловушка прямо по носу!» А корабль потерял маневренность, ветром его тянуло к другому тросу. «Боцман Кулиш! — приказал командир и тихо так добавил: — Леша! Давай в шлюпку, оттаскивай эту сволочь!»
И правда, такое задание лучше Кулиша никто бы не смог выполнить. Осторожно зацепил боцман трос и стал медленно отводить его в сторону. В любое время мог прогреметь взрыв. Но нет, Кулиш работал аккуратно, ни одного резкого движения, и оттащил ловушку подальше от корабля…
Я подошел к Алексею Ивановичу, представился, на помнил о себе. Мы обнялись.
— Как же, как же! — сказал он. — Еще бы не помнить потомственного моряка!
Отец мой и дед тоже служили на флоте, и я гордился таким родством, которое поднимало меня в собственных глазах.