У проходной отец с сыном обнялись, и Кулиш-младший, помахав на прощание рукой, скрылся за дверью. А мы с Алексеем Ивановичем медленно двинулись к пристани.
— Значит, товарищ боцман, сына тоже в моряки определили?
Кулиш заулыбался:
— Известное дело. Впрочем, я и к берегу неплохо отношусь. Ведь и на суше успел повоевать.
— Когда же это?
— После госпиталя. Получил назначение на Онегу, на бронекатер, сразу на три должности: помощник командира, боцман и командир отделения рулевых-сигнальщиков. Должностей много, с работой только поспевай. Катера наши называли тогда озерными танками, на них танковые башни стояли, а малая осадка позволяла подойти вплотную к берегу и под прикрытием огня высадить десант. Чего только танки эти озерные не вытворяли! Подкрадутся неслышно с выключенными моторами, почти волоком по дну, и ударят по фашистам. Вот там-то пришлось и на суше в десанте повоевать, и бурлаком поработать — километров пять свой катер тянули, чтобы свалиться на врага неожиданно. Это в районе Вознесенья, когда мы Свирь форсировали.
Перехитрили фашистов. Наш десант на них как снег на голову среди лета свалился. Бронекатера из пушек и крупнокалиберных пулеметов — по дзотам, по пулеметным гнездам. Пехота высадилась, а я-то еще раньше: командир послал на берег огонь корректировать. Залег на бугорке у опушки леса, все видно. Бронекатера по моей команде жару фрицам поддают. Все хорошо шло, кончался бой. Вдруг упал недалеко от меня снаряд. Контузило. Очнулся на корабле. Обрадовался, что жив, и скорее на боевой пост, к штурвалу. Командир посылал в тыл подлечиться — уговорил не отправлять. После госпиталя, ясное дело, запросто на другой корабль могли направить, сказали бы, где нужнее, там и должен служить, я знал, что нужнее всего на своем бронекатере.
А близ Петрозаводска с двенадцатью матросами отбили мы у фашистов заминированный и подготовленный к взрыву мост, да и держали его против, как говорится, превосходящих сил врага, пока свои не подошли.
— Похож сын на вас очень. Смотрю и невольно вспоминаю, как вы в годы войны выглядели. Ведь примерно тот же возраст?
— Вроде.
— Да, на плечах таких, как вы, вся война вынесена; пусть ни моим детям, ни вашему Василию не доведется такого…
И тут Алексей Иванович ошеломил меня. То, что он рассказал, на первый взгляд выглядело почти фантастически.
— В августе сорок первого года наш морской охотник участвовал в прорыве балтийских кораблей из Таллина в Кронштадт и Ленинград. Вы-то ведь позже к нам пришли… Был там ад настоящий. «Юнкерсы» так и вились над водой, сбрасывали бомбу за бомбой, не прекращали огонь из пулеметов. А шли на восток не только военные корабли, но и транспорты с эвакуированными женщинами, ранеными и детьми. Мы встречали транспорты и сопровождали на переходе. Только что мы могли сделать? Зенитное оружие на охотнике слабое, скорость у транспорта небольшая. Вся надежда на умение командира и на удачу. Мы, конечно, старались, как могли отражали атаки, спасали людей с тонущих судов.
Вот там-то и случилась эта история. Видим как-то — качается на волнах пакет, перевязанный ленточкой. Подошли, зацепили его багром. Вытащили, и что вы думаете — ребенок едва живой. Когда бой поутих, перепеленал я его в сухую простыню, жеваного хлеба в марлечке в рот сунул вместо соски. Пришли на базу, отвез я малыша в детский дом, записал на свою фамилию и, сам не знаю почему, тоже Василием назвал — очень по первому своему Васятке скучал, — адрес дал корабельный, а вечером снова в бой. Детский дом этот вскоре в Сибирь эвакуировали, а у меня судьба, сами знаете, военная: ранение — госпиталь — новое назначение. Так и потерялись мы с этим Васяткой.
— А родной сын? С ним — что?
— Там своя беда… Все хуже становилось в Ленинграде с продуктами. Урезали пайки. В октябре стало совсем плохо. На разбомбленных Бадаевских складах люди сгребали в мешки пропитанную сгоревшим сахаром землю. Удалось и Вере накопать мешок. Еле дотащила. Стала поить сына рябиновым отваром, подслащенным водой. И считала, что живет лучше многих, — у них был настоящий чай, другие пили «белую ночь» — кипяток без заварки и сахара.
Очень пригодились и консервированные крабы. Пять таких банок Вера купила еще в начале сентября — они тогда свободно продавались, ленинградцы не брали их на карточки, предпочитая мясо. Немного это — пять банок, жалела потом, что не взяла больше.
Наступила лютая зима сорок первого. Пришла рано, в самые первые дни ноября, долгая и для многих ленинградцев последняя… У моих, как ни экономила Вера, кончились крабы, на исходе был и «сахар» — земля горелая. Оставалось лишь сто двадцать пять граммов темно-коричневого от примесей хлеба на ребенка, двести пятьдесят — на себя и высохшие плоды рябины, собранные осенью. Только какой от рябины приварок?