— Нас обстреляли неизвестные корабли! — крикнул Михаил. — Извините, спешу в штаб, нужно доложить…
— Так вот почему подняли по тревоге, — сказал кто-то из летчиков.
— Неужели война?! — подхватили другие.
Командир эскадрильи майор Жагин, крутолобый, крепкий, с воспаленными от бессонницы глазами, в кабинете был не один. Напротив него у широкого стола, на котором лежала развернутая карта, сидел Бойцов.
Обычно добродушный и улыбчивый, старший политрук был сосредоточен и даже угрюм.
— Произвел вылет на разведку. Обстрелян неизвестными кораблями! — начал докладывать Вологдин.
— Уже известно, чьи корабли, немецкие, — прервал Жагин, поднимаясь из-за стола. — Только что получено оповещение о внезапном нападении Германии. Доложите обо всем по карте.
Вологдин взял со стола карандаш, и острый грифель заскользил по голубому морю, по проложенному утром маршруту. «Курс… Скорость… Высота… Мое маневрирование…» Старший лейтенант считал, что он привез из разведки важнейшие данные и главный результат полета — его сообщение. Оказалось же, что для командира эскадрильи это уже не было новостью. То, о чем он так мучительно размышлял на протяжении всего полета, логический вывод, к которому пришел, — все это оказалось ненужным. Михаил понял, что командиру важно другое: данные о цели прихода фашистских кораблей в наши воды. А этого Вологдин не знал. Он вдруг почувствовал себя школьником, не выучившим урок, и растерянно замолчал. Он мог лишь предположить, что эсминцы шли для постановки мин. На корме у одного было что-то закрытое брезентом. Но сказать вслух о своих догадках он не решился, разведчик должен докладывать лишь то, что видел и в чем уверен. Сообщая о постановке мин врагом, надо указать точные координаты этих действий, а Вологдин мог лишь примерно очертить обширный квадрат моря.
«Человек он добросовестный, пожалуй, слишком прямолинейный, — подумал о подчиненном майор Жагин. — Не сумел разгадать намерение противника, потому молчит».
Бойцов догадывался, о чем размышлял комэск; когда они отпустят Вологдина, докладывать в штаб надо будет не о курсе и скорости разведчика и вражеских кораблей, не о том, что наши самолеты обстреляны, а о возможных действиях гитлеровцев. В штабе наряду с другими данными в расчет примут доклад их эскадрильи. Вологдина осуждать трудно: летчик без боевого опыта.
— Думаю, товарищ комэск, — прервал затянувшееся молчание старший политрук Бойцов, — что старший лейтенант сказал все известное ему. Есть у меня такое предложение: Вологдин и его товарищи, видимо, первыми на Балтике порох понюхали. Пусть кто-нибудь из них, к примеру Вологдин, и выступит на митинге.
— Возражений нет! — согласился Жагин.
— Я готов! — сразу согласился Михаил.
— Вот и договорились. Свободны!
«Как же я так оплошал, — казнил себя Вологдин, выйдя из кабинета. — Нужно же было разобраться что к чему, определить цель действий неизвестных кораблей. А я сразу назад… Обнаружил, обстрелян… Разве это важно разведчику? Цель, задачи врага — вот что необходимо определить».
Вологдин вернулся к самолету, забрался в кабину. Вновь перебрал в памяти подробности разговора с Жагиным и Бойцовым. Что они теперь будут докладывать в штаб? О предполагаемой минной постановке в наших водах? Где, в каком районе? Командование само будет вынуждено делать выводы… Как же тогда оценить его действия? Удачно сманеврировал, ушел от артиллерийского огня. Но не атаковал врага, не сумел разгадать его намерения.
Из кабины самолета Михаил смотрел на высокое голубое небо. Таким же оно было и в самый для него памятный августовский день 1939 года. Тысячи жителей столицы пришли тогда на большой воздушный праздник, посвященный Дню авиации. Удалось побывать там и ему, молодому, недавно окончившему училище летчику. Парад открыли тяжелые бомбардировщики. За ними пронеслись двухмоторные скоростные машины. Зрители дружно приветствовали пилотов краснозвездных истребителей.
Вологдину приятно было ловить на себе восхищенные взгляды соседей. Украдкой поглядывала в его сторону и стоящая неподалеку белокурая девушка в цветастом крепдешиновом платье. Она закрывала от солнца глаза коричневой сумочкой, словно козырьком, то наблюдая за тем, что делается в небе, то останавливая взгляд на пилоте.
Чтобы лучше рассмотреть девушку, Вологдин пробрался поближе к ней. В глаза бросились удивительные легкость и стройность. На щеках горел нежный румянец. Большие карие глаза с длинными, чуть загнутыми ресницами смотрели задорно, даже с вызовом.