— Это быстро проходит, — нашлась с ответом радистка, вспомнив уже где-то слышанную фразу.
— Не обижайтесь. Нашу радистку скоро в тыл отправим. Ребенок у нее должен быть, — сказал командир отряда. — Она-то не очень хочет уезжать, муж здесь. Да две жизни в одной сберегаем. Так я говорю?
— Очень правильно говорите, — ответила Катя. — Сейчас дети редко у кого.
— Недельки две — три вместе поработайте, — продолжал командир. — До этого, может, еще не по специальности задание будет. Расхолаживать не хочу. Война здесь со всех сторон. Пообвыкните. Есть хотите? Да что я спрашиваю, из Ленинграда ведь. Накорми ее получше, Петро.
Попрощавшись, командир заторопился в другую сторону.
— А мы куда?
— Согласно приказанию. Тебя на место жительства. Пока оглядишься да расположишься, я харч принесу, — ответил Петр.
Она вошла в жарко натопленную землянку. «Постарались для меня», — благодарно подумала Вологдина.
Тут подоспел Оборя с двумя котелками. Суп с клецками показался объедением, а ломоть свежего хлеба был больше двухдневной ленинградской нормы.
— Всегда так хорошо питаетесь? — спросила Катя.
— По-разному бывает. То густо, то пусто. Жизнь партизанская, — улыбнулся Оборя. — Наелась? Теперь можешь помогать нам бить фашистских собак.
— Для фашистов собачье звание — не по чипу, — усмехнулся вошедший в землянку плотный, чуть сутуловатый мужчина. — Собака — друг человека, фашизм — враг всего живого. Комиссар отряда Петров Николай Петрович, — представился он, и от улыбки брови поднялись торчком, а очки в черной роговой оправе шевельнулись на переносице. — Рады новому пополнению с Большой земли.
— Я из Ленинграда, товарищ комиссар. Там у нас тоже кругом фронт.
— Да, мы знаем, как тяжко приходится городу Ленина, и, чем можем, помогаем ему. А наша помощь — это удары по врагу.
— Я только что съела трехдневный блокадный паек, — вздохнула Катя.
— Жаль ленинградцев, но с Гитлера за все спрос будет. По самому строгому счету. Я зашел познакомиться и кое о чем потолковать с вами, — перешел к делу комиссар. — Представлюсь сам. Я из учителей. Перед войной, правда, инструктором райкома партии работал, да тоже школьными делами занимался… — Николай Петрович замолчал, поднял с застланного тонкими жердями пола сухой березовый листок и, поглаживая неровную, морщинистую поверхность, задумчиво произнес: — Сорвал ветер его с дерева и гонял по земле, пока не оказался он здесь, в вашей землянке. Вот так и меня и многих людей сорвал с места военный ветер и понес по трудным дорогам.
— Очень правильно вы говорите, товарищ комиссар, — заметила Катя. — Я собиралась стать искусствоведом.
— Еще будете после победы. Позвольте, я закончу свою мысль, — продолжал Николай Петрович. — Так вот об этом листке: его стихия закинула сюда, а судьбами людей, нашими с вами судьбами, управляет осознанная необходимость. Философию изучали? — пристально посмотрел он сквозь стекла очков на Вологдину.
— Изучала, — ответила Катя, понимая, что разговор о листке был начат комиссаром неспроста, это лишь зачин разговора о ее военной судьбе. И в самом деле, ей пришлось рассказывать о себе начиная чуть ли не со школьной скамьи. С особым волнением она говорила о муже, о том, что он был ранен, вывезен из Ленинграда в тыл, а где сейчас — ей неизвестно.
— Что ж, биография у вас достойная, — подытожил Николай Петрович. — В дело придется вступать завтра же. Как говорится, с неба — в бой. Поедете с группой, которую возглавляет сам командир отряда. Проверьте и настройте рацию.
— Я готова, товарищ комиссар, — коротко ответила Вологдина.
Назавтра, чуть свет, розвальни, запряженные каурой лошадкой, везли ее по непроснувшемуся лесу. Катя сидела в санях с Петром и еще одним партизаном, который забавно отрекомендовался: Костя Рыжий.
Тулуп и валенки грели, но лицо обдувал, жег холодный воздух. Куда и зачем они едут, Кате не сказали. «Наверное, так надо, — решила она. — Впрочем, рацию зря бы не повезли». Стала думать о Михаиле. Где он, что с ним? Ей показалось, что вслух назвала имя мужа. Но спутники не реагировали, значит, только показалось.
Серый утренний рассвет отодвинул от лесной дороги ели, сосны, березы. Стали видны головные сани и двое верховых позади. На фоне черного леса дорога казалась белой извилистой ниткой. «Сколько еще осталось?» — хотелось спросить у спутников, но Катя снова сдержалась.
— Тпру! — крикнул Оборя, увидев, что ехавшие впереди остановились и направились к ним. — А у вас, девушка, дело пойдет, — сказал он, вставая с саней. — Характер партизанский. За три часа ни одного вопроса, хотя, как я смекаю, женское любопытство язычок щекотало.