Позади Михаила зашуршал песок, и на его плечо легла чья-то рука. Обернувшись, увидел комиссара эскадрильи Бойцова. Полный, широкогрудый, в полумраке светлой летней ночи он казался огромным.
— Плохо, брат, трудно? — снимая руку с плеча Вологдина, сочувственно спросил старший политрук.
— И сказать не могу, как мне худо. Все потерял: друзей, самолет, да, кажется, еще и доверие командира… — тоскливо произнес Михаил. — Задачу не выполнил. Надо было идти в разведку на бреющем, у самой воды, тогда, может, и проскочили бы… Стрелок-радист моего приказания покинуть машину не выполнил, продолжал стрелять до последнего патрона.
— Недовольны собой? Это хорошо. Чем злее мы будем на врага, тем быстрее воевать научимся.
— Я несколько раз мысленно бой переигрывал. Жаль, в жизни не переиграешь!
— Опыт на войне не сразу приходит. За одного битого двух небитых дают. Хотя, по-моему, в целом вы действовали правильно. А Глухов? Геройский он человек. «Мессер» подбил. Вам жизнь спас. Успел передать по радио, где находитесь, поэтому и катер выслали. В бою сразу видно, кто чего стоит. Подвиг Глухова будем помнить, пока сами живы. И на командование зря грешите, оно вам доверяло, доверяет и будет доверять.
— Вот за это спасибо. Камень с души сняли. Я уж думал, третьей машины мне никто не даст.
— Машины, конечно, жаль, они все на счету у нас. Только люди дороже. Особенно боевые, как вы.
— Что же, товарищ старший политрук, вы меня еще и хвалите? — удивился Михаил.
— Хвалить не хвалю, а в мастерство ваше верю.
Вологдин смущенно замолчал. Комиссар заставил его взглянуть на все шире, с дальней перспективой, по-новому осмыслить события и оценить их. Михаил не знал, что говорят в таких случаях. Просто поблагодарить — это, наверное, не то.
А Бойцов и не ждал никакой благодарности. Рад был, что повеселел Вологдин. Улыбнулся, снова положил руку на плечо летчика.
— Теперь главная новость, — тихо проговорил он. — В училище вы осваивали И-шестнадцать. Мы с командиром решили откомандировать вас в истребительный полк. Для дела и для вас лучше. Фашисты войну начали, а мы ее в Германии кончать будем. И выше голову! А теперь — спать. Видите, небо усеяно звездами, значит, будет погода. Эскадрилье завтра летать.
— Сегодня, товарищ комиссар!
— И верно ведь, уже сегодня.
Катя редко бывала дома. Будущие радисты жили на окраине Ленинграда в пустующей школе.
По воскресеньям учеба заканчивалась раньше и курсантам разрешали навестить родных.
После занятий Катя вышла во двор. Пахло прелыми, неубранными листьями. Моросил холодный, осенний дождь. Ветер подхватывал легкие капли и швырял в окопные стекла. Катя спряталась в подъезде и задумалась в нерешительности. Выходить из помещения не хотелось. «Отпроситься домой или отложить до лучшей погоды?»
— Дождя испугалась? — услышала Вологдина за спиной голос подружки Нади Деговой. — Кончится скоро, тучи высоко идут. Пойдем ко мне в гости!
Катя знала, что дома у подруги мать с маленьким сынишкой. Каждый раз после увольнения Надя возвращалась расстроенной. Ее родным приходилось трудно.
— Стоит ли в такую непогоду?
— Пойдем, Катюша, давно в городе не были, — настаивала Дегова. — У моих побудем, к тебе заглянем.
— Хорошо, уговорила, — согласилась Катя. — Отпросимся, хлеб за ужин получим и пойдем.
Шагая по непривычно грязным улицам, подруги замечали обозначившиеся повсюду приметы войны. Окна нижних этажей домов были заложены мешками с песком, кирпичами. В стенах угловых зданий зияли амбразуры. На проезжей части улиц громоздились противотанковые ежи. Кое-где на мостовых валялись причудливые спирали сорванных со столбов проводов. На некоторых зданиях крупными буквами было начертано: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» Через открытые двери парадных виднелись надписи углем: «Не ходите по лестнице с горящими лучинами и жгутами».
В тоскливой, казалось, немыслимой для огромного города тишине подруги шли по Большому проспекту Петроградской стороны.
— Что-то тихо сегодня, — сказала Вологдина и хотела добавить, что нет обстрела, как вдруг тишину распорол вой и близкий разрыв снаряда.
Из больших серых репродукторов понеслось завывание сирены. Сигналы тревоги летели над Тучковым мостом, перекатываясь, неслись мимо закрытых войной магазинов, застывших автобусов с выбитыми стеклами, унылых голых деревьев, отражались стеклами домов, будто звуки стереофонической музыки, — но тревожной, угрожающей.